Ты – моё проклятие - Лина Манило
Кроме того, что меня зачем-то заманили в этот огромный дом, где я стала… пленницей? Клим же ясно дал понять, что отсюда хода нет. Пока он не решит обратное? Или навсегда?
Силы небесные, это какой-то дурной сон. А иначе не знаю, как это всё объяснить.
Но самым важным казалось найти ответ на вопрос: зачем самому Климу это нужно? Зачем снова появился спустя столько лет, хотя однажды бросил меня. Просто прислал сообщение. Так смешно и одновременно тошно. Просто дебильное смс, надо же, будто я не было достойна хотя бы того, чтобы найти храбрость сказать мне это в лицо.
Или боялся, что на шее повисну? Да пошёл он.
Но зачем он так рискует сейчас, ведь отец – он убьёт его. Отследит мой телефон по GPS и убьёт Клима.
Клим… мой солнечный мальчик, любовь к которому изменила мою жизнь однажды, а её последствия изуродовали мою душу. Теперь каждую ночь я вижу во сне присыпанный снегом могильный холмик, где…
Ай, нельзя об этом сейчас думать! Я не смирилась с этой болью, но научилась с ней жить. Сейчас важнее найти способ выбраться из этой комнаты.
Телефон!
Я подскакиваю с кресла и оглядываю небольшую комнату. Она совсем тесная, и здесь нет ничего, кроме узкой кровати и пары кресел. Ни туалетного столика, ни второй двери, ведущей в ванную комнату – совсем ничего. Даже окон и тех нет!
Я давно уже съехала от отца, потому к простоте и отсутствию лишней роскоши мне не привыкать – вполне могу обойтись минимальными благами цивилизации, но вот солнечный свет… это же какое-то дикое варварство – лишать человека возможности выглянуть на улицу, подышать свежим воздухом.
Клим всё-таки слишком изменился, и глаза его стали совсем чужими: жёсткими, ледяными. Из них будто бы исчезла жизнь, а я… я ведь тоже стала совсем другой.
И наша встреча, которую я так много раз прокручивала в воображении, так втайне мечтала о ней – она ведь вышла совсем другой: окрашенной цветами ярости и нашей боли.
Так, Бабочка, не раскисай! Я всеми силами пыталась забыть это прозвище, которым имел право называть меня только Клим. Он придумал его сам, когда мне было лет шесть, наверное. И я сроднилась с ним, а потом вырвала его из сердца.
Но Клим напомнил. И от этого почему-то так больно. Не от напоминания, не от слова, а от тона, которым Клим его произносил: жёсткого, хлёсткого.
Ладно, всё это ерунда, мне бы выбраться отсюда, а для этого нужен мой телефон. Я позвоню отцу, узнаю у него, что это может значить – именно он же послал меня сюда. Папа уговорил приехать за этими проклятыми документами. И в итоге я оказалась в ловушке.
Мечусь от стены к стене, заглядываю то под одно кресло, то под другое, под кровать, шарю руками по полу – мало ли, вдруг мне зрение отказало, – но сумки моей здесь нет. Её абсолютно точно не забрал Клим, значит… значит, я обронила её, когда он тащил меня в этот каменный мешок.
Зараза!
Что же делать?
Запускаю руки в волосы, пропускаю пряди через пальцы, надавливаю на виски, пытаясь собраться с мыслями, но в голове каша. Мысли путаются, наслаиваются друг на друга, разбегаются в разные стороны, а грудь распирает отчаяние.
Этот человек, что запер меня здесь – не мой Клим. Это его злобный двойник, который говорил о какой-то мести, вышибал из меня дух своими объятиями. Он ненавидит меня – в этом нет сомнений, а я…
А я лишь хочу выбраться отсюда.
Время завивается вокруг спиралями, и лишённая естественного света, я совсем теряю ему счёт. Сколько я здесь сижу? Минуты, часы, годы? Не знаю. Но я точно постараюсь найти выход.
Снова эти тяжёлые шаги и они всё ближе, а я собираю остатки воли в кулак и становлюсь слева от двери. Если я правильно всё запомнила, то она открывается внутрь, а значит, можно спрятаться у стены. Клим войдёт, а я выскользну.
Меня окутывает тишина, и уже кажется, что послышалось: не было никаких шагов, это всё мираж и фантасмагория. Но кто-то наверху слышит мои молитвы, потому что в замке медленно проворачивается ключ. Неужели меня решили выпустить? Или Клим пришёл с новой порцией странных обвинений?
Дверь распахивается, я сжимаюсь в комок, готовая рвануть на выход при первой же возможности, но закипевшая внутри ярость хоронит под собой здравый смысл. И когда Клим делает шаг в комнату и озирается по сторонам, я, словно дикая кошка, напрыгиваю на него сзади. Повисаю бешеной обезьяной на шее, стремясь ударить больнее, укусить, расцарапать лицо.
Клим не имел права говорить мне о смерти. Не имел права обвинять в чём-то.
Потому что я слишком хорошо знаю, каково это: смотреть, как в стылую декабрьскую землю опускают крошечный гробик.
Глава 9
Клим.
Бабочка превращается в бойцовскую овчарку, колотит меня, куда попало, а я теряю равновесие, но чудом не падаю с ног. Её удары ощущаются совсем слабыми, но она очень старается причинить мне вред, хотя и знает, что не получится.
– Сволочь, Клим, ты сволочь! – орёт на ухо, а я изворачиваюсь, разжимаю тонкие пальцы и отрываю её руки от своей шеи.
Перехватываю её, брыкающуюся, прижимаю худые руки к своей груди, а пульс мой учащается до запредельной скорости. Того и гляди, сердце разорвётся.
Один шаг, всего один шаг до кровати, и я бросаю на неё Бабочку, нависая сверху. В её глазах шок вперемешку с решимостью, и она пытается перекатиться, проскочить под моей рукой, но нет. Не сегодня, Бабочка.
Сжимаю пальцами её щёки до белых следов на коже и накрываю губы болезненным поцелуем. Маша сжимает крепко зубы, мычит, бьёт ладонями в грудь, норовит
