По секрету твоя - Рошаль Шантье
— Да, мам, билеты сохраняются и дополнительных трат не потребуется, — уверяю её, когда дверь ванной хлопает.
— А где ты ночуешь?
— Аэропорт поселил нас в отель по близости, — отбрехиваюсь, оглядываясь на Марка. Не говорить же матери, что номер достал мужчина, с которым я этот самый номер делю.
«Это ведь возможно?», — спрашиваю у попутчика одними губами.
«Вполне», — так же отвечает он. Оперся о дверной косяк и наблюдает с усмешкой. Конечно, для него эта сцена кажется забавной, а для меня нет. Особенно когда:
—С чего это такая щедрость? — чеканит на том конце провода властный мужской голос, и я холодею.
— Это… — дыхание сбивается от волнения — лгать ему и маме вещи разные. Он будто нутром чует даже малейшие несостыковки, — Здравствуй, отец, это компенсация, — делаю глубокий вдох в попытках справиться с собой, и продолжаю, — менеджер авиакомпании так и сказала: это малейшее, что мы могли бы сделать для вас в этой ситуации.
— От них многое и не требовалось: всего лишь выполнить свою работу, — он не доволен, впрочем, это его обычное состояние.
—Полностью согласна, отец, — с готовностью говорю то, что он хочет слышать, — Но что поделать, халатность сплошь и рядом.
— Вот именно. Смотри на чужую недобросовестность и запоминай, как она способна попортить людям жизнь.
Удивительно, однако он действительно не считает перенос рейса из-за погодных условий объективным. В смысле, он и на минуту не способен предположить, что компания может беспокоиться о пассажирах. Заговор. Везде заговор.
Мама всё это время помалкивает, давая возможность высказаться своему супругу. Что дается ему лучше всего, так это разглагольствование о чьей-то неправоте и удовлетворение мыслями, что он — то ошибок не совершает.
— Еды закажи, но не шикуй особо, я деньги не печатаю, — звучит раскатистое подобие заботы. Это награда за поддакивание.
— У вас все хорошо?
— Было бы лучше, если бы ты вылетела вовремя, всё надо делать вовремя. Поешь и ложись спать.
Звонок, не требующий прощаний, сбрасывают на той части материка, а я даю себе несколько секунд унять бешено колотящееся сердце и поворачиваюсь к Марку, пригладив волосы. Они не растрепались, просто благодаря этому жесту я успокаиваюсь.
Он никак не комментирует услышанный разговор, и я не хочу. Но на губах его больше не играет усмешка, в глазах засело волнение. Жаль, что не вышло закончить разговор с родителями, пока Марка не было в комнате.
Еду еще не привезли и я, пользуясь временем, намереваюсь залезть под теплые струи воды. Всё-таки Австрия — холодная страна. В это время года.
Стоя перед зеркалом, придирчиво осматриваю себя. Почему-то мне хочется выглядеть хорошо рядом с ним. Кожа у меня чистая, ресницы длинные, косметики нет, в аэропорт не красилась, как и весь отпуск. Как и всегда. Щеки горят румянцем смущения, который легко спутать с румянцем от холода. В целом на свое отражение нареканий у меня нет.
Снимаю одежду и залезаю в душевую кабину. Теплые струи воды льют сверху, но я не чувствую успокоения. Ночь все ближе и осознание, что мы проведем её вместе накатывает с новым трепетом. Только теперь трепет приятный. Всё это странно, и я не хотела бы оказаться в этой ситуации. В той, где есть неизведанные мной ощущения и мои сомнения из-за этих самых ощущений. Он не принуждает меня и самое пугающее в этом — мой выбор. Это так нравится мне — выбирать, но понимание неправильности происходящего накатывает омерзением к самой себе.
Я отвратительна и порочна. Он свободный мужчина и волен делать всё, что пожелает, а я нет. Ненавижу себя в этом моменте, но здраво оценивать собственные желания способна. И никоем образом не выходит отвергнуть глупое волнение своего сердца. Сейчас я могу выбирать. Передо мной, словно две таблетки положили. Возможно, стоит относиться к этому проще? Монетку кинуть, например...
Посоветоваться не с кем. Знаю, что меня осудят, делаю это сама, но избежать мыслей не получается. Слабачка, неспособная взять под контроль собственные эмоции. Стыд сменяется злостью на себя.
Я быстро мою голову, укутываюсь в огромное гостиничное полотенце и… застываю.
Я не брала сменных вещей и белья. Ничего. Ну почему я такая идиотка?! Конечно, здесь есть халат, но под ним я буду совершенно голая. Нет, это уже слишком. Наспех стираю трусики и, найдя в шкафчике фен, сушу. Через десять минут я готова. Натягиваю на себя джинсы и лонгслив, что поддевала на прогулку под свитер и уверенность возвращается. Так- то лучше.
Ужин ждет на столе, когда я опускаюсь в единственное пустое кресло — рядом с Марком.
— Нога уже не беспокоит? — спрашивает, приступая к еде.
— Нет, больше нет. Я очень благодарна тебе за заботу.
— Это ведь я тебя сбил, забыла? — приподнимает бровь собеседник.
— Нет, но мог бы и уехать, я ведь все-равно тебя не видела.
— Я бы так и сделал, не окажись ты красавицей!
— Так дело вовсе не в филантропии, да? — улыбаюсь, склонив голову набок.
— Конечно, нет! Красивой женщине приятно помогать. Но тут холодный расчет — помогаю и любуюсь. — В его голосе — обезоруживающая хрипотца. Марк откладывает приборы, поворачивается ко мне и проводит большим пальцем по нижней губе.
Глава 8
Его глаза захватывают меня в плен, и я мечтаю оставаться в заложниках подольше для тщательного изучения их зелени. Он касается губами моих. Не сопротивляюсь, потому что прервать его кажется подобно смерти. Безумие какое-то.
— Всё, как я запомнил, — шепчет, гладя мои скулы, — Потрясающе сладкая, с тёрпким послевкусием, — захватывает мочку уха, — Вишня. И пахнешь вишней, — проводит носом по шее, а после меня пронзает разряд. Губы. Его губы на моей шее. — Ты безумие…
— Стой, — отшатываюсь. Вскакиваю
