Folie a Deux (СИ) - Шишина Ксения

— Просто что?

— Просто слишком много дел в последнее время. После них хочется лишь лежать и ничего не делать. Извини, Грейс, но я не могу пообещать, что перестану пропадать, — особенно если продолжу трахаться с твоим братом. И как будто поняв, что я думаю о нём, он присылает мне сообщение. Дисплей телефона, лежащего около моей правой руки экраном вверх, реагирует включением подсветки, и я торопливо сжимаю устройство в своей ладони почти сразу после звукового оповещения.

Ты не дома.

Всё, что я успеваю, это разблокировать телефон и зайти в диалог, готовясь ответить, но ещё один сигнал опережает мои намерения.

Где бы ты ни была, я даю тебе полчаса на то, чтобы приехать.

Ты не предупреждал об этом заранее. Я сейчас занята. К слову сказать, моя жизнь не крутится вокруг тебя. Я не могу бросать какие-то вещи по твоему первому зову.

Но мерзавца это не удовлетворяет. Он… звонит мне. И я знаю, он, вероятно, будет делать это снова и снова, пока я не возьму трубку. И в итоге станет лишь злее. При любом раскладе. И если я отвечу, и в том случае, когда впоследствии просто увижусь с ним после игнорирования его внезапного желания встретиться.

— Прости, Грейс. Я отлучусь на пару минут. Это по работе.

— Конечно, без проблем.

Я встаю из-за стола и иду в сторону уборной, и только уже внутри, заперев основную дверь, принимаю вызов. Не первый. Второй. Первый сбросился автоматически, ещё когда я была на полпути сюда.

— Я в твоём подъезде, Моника, и никуда не уйду. Выезжай немедленно.

— Я с твоей сестрой. Она приехала в отель, где у меня была съёмка.

— Так избавься от этой занозы, — он буквально рычит. Я хочу сказать ему отвалить. Осудить то, что он говорит так о близком человеке. И дать понять, что мною не выйдет помыкать. Но вместо этого, прикоснувшись к мраморной столешнице, в которую встроены раковины, я оказываюсь в ситуации, когда не верю в свои же собственные слова:

— Что с тобой?

— Ничего. Просто хочу тебя увидеть, — он бросает трубку, едва договорив. Я возвращаюсь к Грейс в полном смятении и растерянности, только чтобы попрощаться.

— Мне, кстати, уже тоже пора. Но я могу тебя подвезти.

— Спасибо, но я вызвала такси.

Несмотря на мои возражения, она оплачивает счёт в полном объёме, а чуть позже, на улице, обнимает меня так крепко, что становится немного больно. И скверно внутри. Душу словно раздирает. В этот момент я думаю, что ненавижу себя. Или Андерсона с его манящей аурой, однажды прикоснувшись к которой, ты уже не можешь не хотеть ощутить этот огонь снова. Я бы хотела знать, как его предыдущим женщинам удавалось оторвать себя от него. Просто чтобы позаботиться о себе заранее. Не дожидаясь сгорания.

Когда спустя двадцать четыре минуты я отпираю дверь квартиры, Райан Андерсон захлопывает её за собой гораздо громче, чем было необходимо. Он… мрачнее тучи. Это выражается в том числе и том, что его пиджак, швыряемый на комод, уже совершенно измят. Наверняка это напрямую связано со слишком горячим воздухом в подъезде, заставившим Андерсона снять часть одежды и потом держать её в руках. Приблизившись к нему после выхода из лифта, я не могла не заметить, как ладони перемещаются по ткани, вероятно, уже не зная, как взять её, чтобы чувствовать меньше усталости. Если честно, видеть это доставило мне мстительное удовольствие. Хотя главным образом меня занимает тот факт, что он всё ещё здесь. Дождавшийся, когда я приеду. Сидя на заднем сидении такси, я предполагала совсем другое. Ведь это Райан Андерсон. У него дел побольше моего.

— Знаешь, нам надо поговорить о том, чтобы ты не приравнивал то, что я в Нью-Йорке, к моему постоянному нахождению дома. Некоторым из нас действительно нужно работать, чтобы прокормить себя. Не всем повезло являться начальниками самим себе.

Он ничего мне не отвечает. Лишь смотрит так, будто видит впервые в жизни. А потом задаёт совершенно бессмысленный вопрос, учитывая, что ответ и так находится прямо перед глазами. Им являются мои веки и губы. Моё лицо, над которым для создания нужного образа поработали визажисты.

— Ты накрасилась?

— Не сама. Это было нужно для фотосессии.

— Сотри всё. Прямо сейчас.

— Я не хочу. Я собираюсь выглядеть так до самого вечера. Мне нравится, — вообще-то я чувствую, что моя кожа не может дышать. Фактически задыхается под слоем из тональных средств, пудры и румян. А макияж глаз слишком яркий, когда мне ближе что-то едва заметное и нежное. Это ещё хорошо, что в этот раз обошлось без искусственных ресниц, хотя у меня бывало и такое. В процессе ты ими восхищаешься, но, когда приходит время возвращать лицу естественный вид, ты начинаешь проклинать эти дурацкие пучки, не желающие поддаваться прилагаемым усилиям.

Так что я не в восторге от того, как выгляжу в данный момент. Это словно не я. И мне доставит огромную радость стереть тени, тушь и всё остальное, что было использовано, но только не на условиях Райана Андерсона. И не тогда, когда его претензии лишены всякого смысла. Учитывая то семейное фото, на котором его жена точно не выглядела, как женщина, проявляющая экономию в вопросе использования косметики, всё это просто смешно. Смотреть на меня со словно ненавистью и при этом одобрять аналогичный внешний вид супруги, выходя с ней в свет… это не иначе, как двойные стандарты. Вот только я не могу сказать об этом. И, тем не менее, жду, когда он повторит приказ. Поскольку это то, что всегда происходит, когда в его голове поселяется навязчивая мысль. Неважно, понимаю я её или нет, это не входит в перечень забот мерзавца. Он просто стоит на своём, пока не получает желаемое. Но сейчас… сейчас к моему невероятному по силе удивлению он скрывается в моей спальне без продолжения своей риторики. И тем самым впервые изменяет самому себе. Неужели хочет трахаться больше, чем спорить?

Войдя в комнату вскоре после него, я обнаруживаю его сидящим в моём светло-зелёном кресле сбоку от шкафа. Чувствую некоторую враждебность и гнев и вижу их в том, как вытянутые руки сжимают подлокотники до побелевших костяшек пальцев. Мне страшно пытаться так или иначе достучаться до души, которой у Райана Андерсона, возможно, и нет, или спрашивать, что мне делать, и зачем он тут, если вопреки обыкновению не срывает с меня одежду, и я просто сажусь в изножье кровати. Тишина заставляет думать, что в ней и заключается ключ к пониманию всего происходящего. Что миллиардеры иногда, наверное, тоже хотят не слышать ничего, кроме неё. Давая ему это, моё дыхание становится совсем бесшумным, и, если бы не движение грудной клетки, я бы посчитала, что вообще перестала вдыхать и выдыхать.

— Я надеюсь, что больше никогда не увижу тебя такой. Ты поняла меня, Моника? — к тому моменту, когда холодный, ожесточённый голос называет моё имя, я, конечно, не забываю, что в одном пространстве со мной находится Райан Андерсон, но вроде как чувствую притупление вызываемых его близостью эмоций и ощущений. Но они мгновенно возвращаются обратно, и я храбро встречаю взгляд, который заставляет мои соски напрячься.

— Да, поняла.

— Но здесь и сейчас мне нравятся твои красные губы. Я хочу увидеть их на своём члене. Подойди сюда и опустись на колени.

Я делаю так, как он говорит. От него ко мне будто протянулась невидимая нить, за которую он дёргает, словно кукловод. В моих волосах моментально оказывается правая рука. Уже сжимающая так, что у меня не остаётся ни единого сомнения, что Райан Андерсон будет управлять, и это вряд ли окажется чем-то ласковым и нежным. Наверное, я должна испугаться, но страх так и не приходит.

— Расстегни мои брюки, — и снова я подчиняюсь. Ремень, пуговица, застёжка. Приспустить штаны и боксеры. Дыхание Андерсона учащается, и это заставляет меня чувствовать… ликование. Наверное, выражение мужского лица вполне может быть умоляющим. Но я не хочу знать об этом. Я хочу думать, что у меня нет выбора. Что я не буду наслаждаться ощущением того, что он, вероятно, полностью в моей власти. Что, когда он захочет порвать со мной, я не буду по нему скучать.