Как влюбить босса девушке в интересном положении за 80 дней (СИ) - Ночь Ева
А дальше — все, как в песне: хороший обед, очень даже качественный. Котлетки у них — загляденье, салатик — м-м-м, язык проглотить можно. Сок как сок, но мы руки бубликом и пьем. Целоваться — атавизм, и я собираюсь об этом сказать, но не успеваю: Юрик, оказывается, не зря золотой топ-менеджер. Ловкий и смелый. Очень даже дерзкий — касается своими губами моих.
— Вот теперь можно и на «ты», — невозмутимо орудует он вилкой в тарелке.
Безумству храбрых поем мы песню! Он спиной к господину генеральному директору сидит, но я уверена: Юрик не может не знать, что начальство здесь присутствует.
Зефирка изящно наворачивает мороженое, а у Одинцова как желваки не выскочат из челюстей. Но он выдержал, не вскочил и не зарычал. Обеденный перерыв все же. Это на рабочем месте он может нас гнобить, а в личное время — извините. Я на всякий случай готовлю защитную речь, но ядра просвистели над головой и если взорвались, то где-то там, в отдалении.
Я расслабилась. Хорошая еда, Юрик — прекрасный собеседник. Не только о своих компьютерах может говорить. Комплименты красивые отвешивает. Почти на свидание намекает. А что? Я девушка теперь почти свободная, могу и рассмотреть его кандидатуру.
Но не зря народная мудрость гласит: не говори «Гоп!», пока не перепрыгнешь. Высоту я так и не взяла. Потому что Одинцов, откушавши десерт, шел ненароком мимо. Совершенно случайно, видимо, его повело в центр зала, где мы с Юрой мило общались.
— В шесть часов, Егорова. На «ковер». Не забудь, — прорычал низким и бездонно-глубоким голосом, от которого тело в дрожь и мурашки по коже.
Что ж ты такое вредное, тело? Кто просил тебя предавать?! Ты ж мое, родное, а не чье-то в дурацком любовном романе, между прочим!
Но телу все равно. Ему наплевать. Оно приходит в восторг и ужас от Одинцовского баритона, плавно переходящего в бас.
9. Цирк уехал, клоуны остались
Одинцов
— Колись, Одинцов! — дергает меня Женька. — Кто она? У тебя же дым из ушей идет!
Хорошо, что только из ушей. Там и в остальных стратегических местах — ожоги. Но Женьке об этом знать не стоит. У нее язык временами острее бритвы, а я сейчас не в том состоянии, чтобы ее насмешки терпеть и выслушивать.
— Жень, — замораживаю сестру взглядом, — покрасовалась? Кто нужно, нас увидел? Получи свой нежный поцелуй в щеку — и будь здорова.
— Фу, таким быть, Сань! — возмущается Женя, но я пропускаю мимо ушей ее возмущение. Меня вообще женские капризы и уловки не берут. Я принимаю их как должное, а точнее — игнорирую.
С Женей я прощаюсь по-джентельменски: нежно целую ее в щеку, заправляю прядь волос за ушко и нашептываю всякие разные приятности:
— Учти: это последний раз, когда ты стрясла с меня долг. Если брать среднеарифметическое, то моя земля отработала твоему колхозу тройным урожаем, а это даже в Африке проблематично, так что кончай связываться не с теми парнями, а выбери того, кто устроит тебя в качестве мужа. Вон, Юра Щелкунов — замечательный. И зарабатывает хорошо. А будет еще лучше. К тому же симпатичный, обходительный, не жмот.
Женька подозрительно хрюкает. Это прямо-таки неприличный громкий хрюк.
— И облегчить тебе доступ к красному телу? Не дождешься! Меня вообще топ-менеджеры не привлекают. Не орел. А хочется чего-то такого… большого и значимого. Как ты, например.
И тут меня осеняет. Я внимательно смотрю на Женьку с восхищением. Орел, говоришь? Привлекает, говоришь? Будет тебе орел в яблоках или под соусом — это уже как у тебя получится.
— Что? — беспокоится сестра. — У меня нос в мороженом? Или третий глаз неожиданно вырос? Что ты на меня так смотришь? Только не говори, что придумал, на кого меня спихнуть! Ничего не выйдет, понял?
Понял я, понял. Дурак бы не понял, а я очень умный. Женя успевает схватить меня за рукав. Очень цепкая — я уже говорил об этом.
— Са-а-аш, — тянет она мое имя, — лучше сразу признайся!
Я смотрю на нее нечитаемым взглядом. Морда кирпичом называется.
— Жень, это из разряда: «сама придумала, сама поверила, сама разозлилась». Мне работать нужно, а я полдня девицами занимаюсь. Нянчусь с вами.
— Ну, да! Этой Красной ты бы сосочку дал!
От ее слов — жарко. Вполне возможно, она никакого подтекста не вкладывала, но мой ум реагирует болезненно. Ум. Это теперь так называется…
— Все, Немолякина, на выход! — выдираю из сестринских цепких лапок свой рукав и широким шагом направляюсь в офис.
Мне бы день продержаться да ночь простоять. Правда, со «стоять» проблем нет. По стойке смирно, как при исполнении гимна.
Весь остаток дня я занимался черт знает чем: следил, как устанавливают камеры слежения, в мой кабинет — в том числе, и строил планы мести Егоровой. Она сегодня все рекорды побила по умению выводить из себя начальство — меня то есть.
Я подсчитывал убытки мероприятия под кодовым названием «Спасти Лику Егорову», а они тем временем с Юриком приносили прибыль.
Она все делала неправильно, часто ошибалась, но милая улыбка делала свое дело: ее прощали. Ни одной жалобы за день на их отдел.
У Лики, когда улыбается, на щеках появляются ямочки. На это невозможно не смотреть. Это похоже на любимый эпизод в фильме. Готов просматривать снова и снова, прокручивать любимый кадр. Я и пялился. Это выше всяческих сил. К тому же, когда никто не видит и не поймает с поличным.
Почти не изменилась. Повзрослела, конечно, оформилась. Изгибы и прелести у нее теперь не просто хороши, а почти идеальны, на мой вкус. И чем дольше я на нее смотрел, тем больше умилялся и находил поводы повосхищаться. Организм выдавал жуткий дисбаланс: твердость нижней половины тела сигнализировала о мягкости верхней. Разжижение мозгов — вот как это называется.
Я разозлился. Отключил монитор и погрузился в работу. Но выглядело это как в древней бородатой школьной поговорке: смотрю в книгу — вижу фигу. Ее я видел, Лику. Ведьму проклятущую. А мне два месяца нужно выдержать. Два месяца! Это уже почти как заклинание.
Близился вечер. В пять я бросил все дела и тупо следил, как движется секундная стрелка. Она отсчитывала время, а я входил в штопор. Я сам себя боялся. И, наверное, лучше позвонить Лике и отменить экзекуцию. А то я за себя не ручаюсь. Но Ликиного телефона у меня не было, звонить этому братцу-кролику Георгу я не хотел.
Кстати, вот подлец высшей марки: бросил меня в омут своей ненаглядной сестрицы и свинтил. Ни разу не поинтересовался, как она, получается ли у нее. И сколько нервных клеток у меня за сегодня сдохло.
Ровно в шесть — стук каблучков по коридору. Как в сердце гвозди — цок-цок, цок-цок. Секретаря я чуть раньше отпустил. Мне сейчас свидетели не нужны. Неизвестно, как мои великие чакры себя поведут.
Лика картинно стучит в дверь: раз, два, три и сразу же входит. Она устала — это видно. Прическа растрепалась, лицо осунулось. Еще бы: почти весь день на ногах да еще в таких туфлях.
— Присаживайтесь, Анжелика Антоновна, — сухо киваю на стул и смотрю, как она элегантно садится и скромно сжимает колени. Красивые лобастенькие коленочки. С трудом отвожу взгляд и подавляю в себе желание сглотнуть, как мальчик, впервые увидевший на картинке полуобнаженную девушку.
— Может, зароем топор войны, Саш? — утомленно говорит она, но вот это ее панибратство перечеркивает все благие намерения.
— Александр Сергеевич, — поправляю ее. — И никак иначе, Анжелика Антоновна. Субординация — первое правило совместной работы.
Лика послушно кивает. Сдулась? Сдалась? Вот так быстро? Кажется, я чувствую разочарование.
— Красный костюм выкиньте на помойку. На работе — спокойные тона в одежде. Дресс-код называется. Но так как вы никогда и нигде не работали, на сегодня вам прощается ваш вызывающий внешний вид. И туфли на каблуках — перебор. Думаю, вы это сами уже поняли.
