Вера Колочкова - Третий ребенок Джейн Эйр
— Не знаю, бабушка… — растерянно пожала плечами Таня. И, обращаясь к мальчишке, в который уже раз за это утро повторила настойчиво и ласково: — Как тебя зовут, маленький? Меня вот Таней зовут, а тебя как?
— Отя! — вскинул малыш на нее удивленные глаза.
— Чего, отя? Это тебя зовут так, да?
Мальчишка радостно закивал и снова одарил их короткой и робкой улыбкой. И снова — глазки вниз, и белые реснички опустил защитной занавескою, и даже плечики приподнял — отстаньте, мол, хватит с вас на сегодня.
— Это что ж за имечко такое — Отя? — повернулась к Тане бабка Пелагея. — Может, он выговаривает плохо, а, Тань? Маленький еще совсем. На вид годика два, не боле…
— Может быть, это Котя, уменьшительное от Костика? — предположила Таня задумчиво.
— Ну да… А может, это вовсе и не Котя, а Фотя…
— Да ну, бабушка! Нету такого имени — Фотя!
— Да как это, как это нету? Помнишь, у нас на дальней заимке хромой лесник Фотий жил? Его в детстве так и звали — Фотя…
Мальчишка по имени Отя вдруг поднял на них глаза, моргнул растерянно, скривил губки и повторил тихо-обиженно, но довольно четко:
— О-тя!
Чего вам тут вроде непонятного-то, бабки-тетки?
— Ой, да и хорошо, что ты Отя! Да это и слава богу! — заторопилась оправдать свою непонятливость бабка Пелагея. — И очень даже хорошее у тебя имечко — Отя! Мы с Танюхой согласные! Чего ты? Кругленькое такое имечко, ласковое…
В момент благого этого консенсуса и застал их коварно громко прозвеневший дверной звонок. Бабка с Таней вздрогнули тревожно и одновременно переглянулись — кто это? Отя же прореагировал на незнакомые и пугающие звуки уже привычным способом, то есть скользнул маленькой ящеркой Тане в руки, оплел колечком рук ее шею. Она с трудом поднялась с колен, опираясь одной рукой о край дивана, другой же придерживая за попку свое пугливое сокровище.
— Ну, ну… Чего ты испугался так? Не бойся, маленький, я с тобой… Не бойся, Отя…
Присев на диван, она старательно прислушалась к звукам в прихожей, откуда уже доносился приветливый говорок бабки Пелагеи:
— …И тебе тоже здравствуй, мил-человек, и тебе доброго утречка… Прошу покорно чайку с нами испить…
По знакомым уже неторопливо бубнящим интонациям Таня узнала голос вчерашнего милиционера Иваненко, вздохнула облегченно и заторопилась к бабке на помощь.
— И в самом деле, попейте-ка с нами чаю! — выглянула она в прихожую. — Чего вы? Мы ж не водку вам предлагаем, не бойтесь…
— Ну что ж, чай так чай, — покладисто согласился Иваненко, снимая бушлат. — А вообще, я бы кофе лучше крепкого дернул. Ночь не спал…
— Так и кофею сейчас сварим! Намелем зерен и сварим! — шустро метнулась на кухню бабка Пелагея. — Подумаешь, делов-то…
— Ну, как вы тут ночевали с вашим гостем, Татьяна Федоровна? — потирая замерзшие руки, вошел он следом за Таней в комнату. — Я смотрю, он так от вас и не отцепляется…
— Так он еще долго всех бояться будет, что вы! Такое и взрослому тяжело пережить, а уж ребенку…
— Ну да, ну да… — согласно закивал Иваненко. — Это я понимаю, конечно. Ну ничего, скоро родственники его приедут, сами решат, как мальчишку пристроить… Нашли ведь мы его родственников, быстро нашли…
— А там, в машине… Там… родители его были? — произнесла она последние слова совсем беззвучно, одними лишь губами.
— Ну да… — тихо подтвердил Иваненко, опасливо стрельнув глазом в светлый Отин затылок. — Так оно и оказалось.
— А откуда они приедут… родственники эти? — настороженно и ревниво спросила Таня, поглаживая Отю по худым ребрам и тихо покачивая из стороны в сторону. — И кто они? Кем ему приходятся?
— Откуда, откуда… Из Парижа, вот откуда! — почему-то очень сердито произнес Иваненко.
— А где это, Тань? — выглянула из кухни с ручной кофейной мельницей в руках бабка Пелагея. — Я знаю, если в сторону Копейска ехать, там село такое есть, Париш называется… Оттуда, что ль?
— Бабушка, да это не то село, это город такой во Франции… Париж…
— И что, и прямо из этой самой Франции за парнишонкой и примчатся? — подозрительно сузила глазки бабка. — Чегой-то сомневаюся я, однако…
— А вы не сомневайтесь, бабуля, — грустно проговорил Иваненко. — Оттуда как раз и примчатся. Бабка у него там живет и тетка родная. Так что, сами понимаете, мы им мальчика предъявить должны. Мне начальством приказано забрать его у вас, конечно… Только как я его забирать должен? Силой отдирать, что ли? Вон он как вцепился…
Осторожно, как к дикому зверьку, он протянул руку, решив, видимо, погладить Отю по голове, но тот взбрыкнул от одного лишь легкого прикосновения и забился в Таниных руках так нервно-лихорадочно, что бедному Иваненко ничего и не оставалось, как руку побыстрей отдернуть да поспешно отскочить в сторонку. Лицо его приняло совсем уж уныло-потерянное выражение, длинные руки безвольно и виновато обвисли вдоль тела, вроде как ни к чему больше и не пригодные.
— А вы так и объясните вашему начальству, что мальчик с вами не пошел, — торопливо заговорила Таня, на всякий случай отойдя вместе с Отей от Иваненко подальше. — И вообще, не сегодня же они, эти родственники, приезжают? Не сейчас же?
— Нет, не сегодня. И не сейчас, а завтра к вечеру. На сегодняшний рейс они уже не успели.
— Ну вот, видите… А до завтра еще дожить надо…
— Ладно, что ж… — с некоторым даже облегчением вздохнул Иваненко. — Если вы не возражаете, пусть у вас до завтра и остается. А я тогда их, родственников, сюда к вам и подвезу. Как говорится, с рук на руки…
В комнату вошла бабка Пелагея с подносом, на котором рядом с кофейником аппетитной горкой высились вчерашние сдобные булочки, ничуть за ночь не зачерствевшие. Умела, умела-таки бабка Пелагея пироги печь по-особому, и время их не брало. Сутки проходят, а они все свежие да мягкие, как час назад из печки вынуты. Видно, и в самом деле наговор какой деревенский знала. Сама она, однако, своих булок и не ела никогда, а предпочитала им магазинные серийные пирожные со сладким жирным кремом. Вот уж воистину — не ценит по достоинству человек свои таланты, как и отечество, бывает, не ценит и очень любит отрицать наличие у себя пророков своих доморощенных…
Иваненко, выпив две большие кружки кофе и умяв с подноса порядочную часть булочек, совсем разомлел, сидел, подперев щеку кулаком, наблюдая осоловевшим взором за Таней, которая за стол так и не присела, а все ходила с Отей на руках от окна к двери, покачивая плавно станом. Если вообще про ее фигуру можно так сказать — стан. Полновата немного была фигура для такого романтического названия. Хотя бабка без устали повторяла, что Таня и не полная вовсе, а справная. Кость у нее широкая, крепкая, в крестьянскую селиверстовскую породу. У них полдеревни такой породы было — все Селиверстовы. Многим девушкам, замуж пошедшим, даже и фамилии менять не приходилось. И мама у Тани была Селиверстова, и папа Селиверстов…
