Кэтрин Куксон - Слепые жернова
– Ты правильно меня расслышала, дочка. Малютка Филис связалась с арабом. Твой папаша – не ангел, это всем известно, но, раз такое дело, я поступил бы так же.
– Даю голову на отсечение, что у вас не поднялась бы рука. А он совсем озверел.
Подгоняемая этими словами женщины, Сара ворвалась в калитку. Из кухни не доносилось ни звука, весь дом затаился. Она открыла дверь и заглянула в тесную квадратную кладовку. Таз, обычно стоящий на табурете за дверью и использующийся как лохань для стирки и для прочих нужд, связанных с водой, валялся кверху днищем, а пол был залит мыльной водой. Она тихо вошла в кухню. Отчим сидел за столом с угла. Его худое скорбное лицо пожелтело, красные, прожилки, всегда портившие глаза, сейчас целиком затянули белки. Эти налитые кровью глаза сверлили Сару, как буравчики. Его тощее тельце и короткие ножки были неподвижны; он выглядел обрубком, а не человеком.
Сара перевела взгляд на мать, которая держалась руками за каминную полку и смотрела, наклонясь, на чахлый огонь в камине. Мать была крупной женщиной, рядом с ней отец казался совсем плюгавым. В свое время она была красоткой с хорошей фигурой, любительницей похохотать, но Сара уже много лет не слышала ее смеха. Мысль, которая посещала ее бесчисленное количество раз, возвратилась: зачем она это сделала, зачем вышла за него замуж? Он был моложе ее на десять лет. Сара и раньше объясняла это разницей в возрасте – ей польстило его внимание…
Запинаясь, она спросила:
– Что… Что случилось?
Она не поверила в то, что услышала у калитки. Чтобы Филис связалась с арабом? Просто этот изверг рад любому поводу, чтобы пустить в ход ремень.
– Явилась – не запылилась!
Не обращая внимания на его слова, она повторила вопрос, нарочито обращаясь к одной матери:
– Что случилось?
Пат Бредли вскочил, испепеляя ее своими налитыми кровью глазами.
– Делаешь вид, что знать ничего не знаешь, да? Она да ты – два сапога пара. Если она чего не знает, ты ее быстро надоумишь. А вообще-то она и без тебя соображает.
Мать обернулась и впервые заговорила мертвенным голосом:
– Ступай наверх, Сара, и займись Филис.
– Пускай дождется, пока я ее отпущу.
– Оставь хоть ее в покое! – Энни Бредли угрожающе возвышалась над тщедушным супругом. – Ты и так достаточно накуролесил для одного вечера. На сей раз ты перегнул палку. Или я тебя не предупреждала, что будет, если ты опять поднимешь на одну из них руку? – Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами, и повторила: – Ступай, займись Филис, Сара.
Сара медленно развернулась. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось идти наверх. Сперва следовало разобраться с этим негодяем, предостеречь его от того, что случится, если он посмеет поднять руку на нее. Она давно ждала этой возможности и молила Пресвятую Деву о храбрости, однако слово матери было для нее законом. Пройдя между столом и кушеткой, она открыла дверь на лестницу и, хватаясь за веревочные перила, взобралась по почти отвесным ступенькам. Один шаг – и, миновав крохотную прихожую, она оказалась в спальне, перед простертой на кровати Филис.
Филис лежала на боку. От спинки джемпера остались клочья, юбка была разорвана в двух местах от пояса до края, штаны выпачканы, словно ее волочили по грязи. Сара наклонилась к сестре. Следов крови не было, однако на спине вздувались синие рубцы.
– Филис! – Она ласково прикоснулась к плечу сестры, но та никак не отреагировала на прикосновение, и Сара повторила настойчивее: – Филис, сядь! Ты меня слышишь? Филис!
Филис шевельнулась; каждое движение давалось ей с трудом, словно она была привязана к кровати. Глаза ее плотно зажмурены, все лицо, не считая темного рубца, бравшего начало у виска и кончавшегося в уголке рта, было белым, как мел. Но Сара смотрела не на лицо, а на грудь сестры – маленькую, еще не успевшую развиться, о размерах которой та так пеклась. Сейчас ее грудь, как и спина, была исчерчена рубцами.
– Боже мой! – Сара опустилась на край кровати, нежно обняла тощее тельце и стала покачивать, как мать дитя. – Боже мой!
Какое-то время она просто покачивала сестру, бессильно причитая, а потом спохватилась:
– Сейчас принесу мазь и натру тебя. Погоди!
Филис по-прежнему ничего не говорила, но, когда Сара выпустила ее, она спустила ноги с кровати и села. У нее был такой вид, словно ее покинуло всякое желание жить, не оставив даже инстинкта самозащиты. Но это впечатление оказалось ошибочным. Стоило Саре прикоснуться пальцем с мазью к ее щеке, как она схватила сестру за кисть и прошептала хрипло, но напористо:
– В один прекрасный день я его просто прибью!
Сара не стала упрекать ее за такое воинственное намерение, а присела с ней рядом и шепотом спросила:
– Что ты натворила?
– Он говорит, что я связалась с арабом.
Филис смотрела Саре прямо в глаза.
– Но ведь это не так, правда? Не с арабом же?
– Он говорит, что я связалась с арабом. Не просто перекинулась словечком, а связалась.
– Но ведь ты даже никогда не разговаривала ни с какими арабами.
– Как раз разговаривала. – Филис не отвела взгляда. – Они каждый день бывают у нас в кафе, так что волей-неволей приходится.
– Знаю, но не на улице же?
– Я и на улице с одним разговаривала.
– Что ты, Филис!
– «Что ты, Филис!» – передразнила она Сару. – Вполне приличный парень, куда лучше здешних, доложу я тебе.
– Но, Филис, араб есть араб. Тебя заклюют, затравят, заставят бежать без оглядки! Помнишь Бетти Фуллер? Наверное, нет, а я помню. Она вышла замуж за араба, а когда приехала навестить мать, миссис Бакстер вывалила на нее из верхнего окошка содержимое ночного горшка. Мне было тогда лет десять, но я хорошо запомнила, какой это был стыд. Все соседи переполошились.
– Мне-то что? Я с ним не связалась, а просто поболтала пару раз. Один раз это было на пароме. Мистер Бенито послал меня за заказом в Норт-Шилдс, а он оказался на пароме, вот мы и разговорились. И должна тебе сказать… – Филис уже не шептала, а яростно шипела. – Его речь не сравнится с речью наших шалопаев. Конечно, слова у него те же, что у любого углекопа, но по крайней мере он обучен приличным манерам.
Сара ничего не ответила. Ей было трудно переварить услышанное. Филис разговаривала с арабом! Любому в округе было известно, что было с девушками, встречающимися с арабами: их подвергали остракизму и не пускали обратно в общество приличных людей. Их семьи отказывались с ними знаться – во всяком случае, здесь происходило именно так. Почти все белые девушки, повыходившие замуж за арабов, жили в арабском поселке в Костерфайн-Тауне и Ист-Холборне. Непокорные, осмеливавшиеся селиться в других районах города, не выдерживали долго – об этом заботились соседи.
