Джоанна Троллоп - Разум и чувства
Эдвард валялся на диване в Бартон-коттедже. Весь день он провел в Делафорде с Биллом Брэндоном: осматривался на новом месте и знакомился с людьми, так что в Бартон вернулся с непривычным чувством удовлетворения и даже немного удивляясь тому, что нашлось-таки место, полностью соответствующее его потребностям и ожиданиям. И вот теперь, улегшись на подушки и свесив ноги с подлокотника, Эдвард дожидался, когда Элинор вернется с работы из Эксетера.
Он не помнил, когда в последний раз испытывал такие чувства, и испытывал ли вообще, не мог до конца поверить своему счастью. Все вокруг словно купалось в солнечном свете, а стоило ему подумать об Элинор, как все его существо наполнялось восторгом. Он лежал, разглядывая едва заметную трещину на потолке и крошечного паучка, ползущего вдоль нее, и размышлял о том, что если это и есть счастье, то хорошо бы разлить его по бутылочкам и раздавать в качестве лекарства всем нуждающимся.
— Черт, ты, кажется, расстроен, — со смехом сказала Марианна, внезапно появившись на пороге.
Эдвард повернул голову и помахал ей.
— Страдаю как никогда, — в тон ей ответил он. — Разве не видно?
Она протянула ему телефонную трубку.
— Тебе звонят.
Он рывком поднялся и сел.
— Мне? На ваш домашний номер?
Марианна скорчила гримасу.
— Мой братец Джон. Хочет с тобой поговорить.
— Ой…
Марианна поднесла телефон к уху и сказала:
— Джон, я его нашла. Он в тяжких трудах — валяется на диване. Передаю.
Эдвард взял трубку из ее рук и неохотно ответил:
— Джон?
Голос Джона Дэшвуда на другом конце провода прозвучал до смешного напыщенно:
— Полагаю, Эдвард, сейчас немного поздно пытаться тебя вразумить…
— Поздно, это точно, — весело отозвался Эдвард, — да и ни к чему, потому что я никогда, ни разу в жизни не был так…
— Эдвард, — царственным тоном перебил его Джон.
— Что?
— Твоя мать в полном отчаянии. А сестра полагает, что ее предали — с полным на то основанием. Удивительно, что они еще держатся, причем стойко.
Эдвард снова поглядел на паучка.
— Надо же, — только и сказал он.
— Вообще-то, Эдвард, я рассчитывал на более развернутый ответ. Твои мать и сестра…
— Извини, Джон, — заметил Эдвард, — но тебе надо звонить Роберту, а не мне.
Джон Дэшвуд, пытаясь успокоиться, сделал глубокий вдох.
— Ты хоть понимаешь, Эдвард, что ваша мать ни разу не упоминала твоего имени с тех пор, как все это началось?
Эдвард прицелился в паука из воображаемого пистолета и выстрелил.
— Значит, на фронте без перемен, — произнес он.
— Эдвард! — закипая, воскликнул Джон.
Ответа не последовало. Эдвард поднялся и встал у окна, глядя на дорогу. Вот-вот на ней должна была появиться машина Элинор.
— Ты еще здесь? — спросил Джон.
— Да.
— Ты можешь меня выслушать?
— Конечно.
— Я и твоя сестра — мы с Фанни — считаем, что ты мог бы сделать что-то, чтобы сгладить этот конфликт. Не только ради себя, но и ради вашей матери.
— И что ты предлагаешь?
— Ты мог бы ей написать. Извиниться за то, что так ее расстроил.
— С какой стати?
— С такой, что она всегда желала своим детям только добра. И очень огорчена поведением сыновей в последнее время.
Эдвард провел ладонью по волосам. Не веря собственным ушам, он спросил:
— Так вы хотите, чтобы я написал матери и извинился за Роберта?
— Ну, тебе это только на руку…
— Нет.
— Эдвард!
— Нет. Никогда и ни за что. Я сожалею из-за этой дурацкой истории с Люси, но я настолько, настолько уверен в Элинор, что мне абсолютно наплевать на мнение всех вокруг. Я не раскаиваюсь. И не сомневаюсь. Может, когда-нибудь я и соберусь высказать это матери, если, конечно, она станет слушать, но я точно не буду слать ей письма с извинениями за чужие провинности. Тебе ясно?
— Ты совершаешь большую ошибку, — натянуто заметил Джон.
— Не такую большую, как моя мать! — выкрикнул Эдвард в ответ.
Мгновение оба молчали. Потом Джон с преувеличенной торжественностью сказал:
— Мне придется поставить об этом в известность твою сестру.
— Ну-ну, — усмехнулся Эдвард. — Интересно, каково это: быть под каблуком сразу у двух баб?
На другом конце линии воцарилась шокирующая тишина. И тут в долине показалась оранжевая машина, и Эдвард почувствовал, как его сердце, словно птица, воспарило в небеса.
— Пока, — равнодушно сказал он в трубку, — пока, — и швырнул ее на продавленные подушки дивана.
Марианна сидела на холме, с которого открывался вид на Алленем, обхватив руками колени, а рядом, опираясь локтем на землю и не сводя с нее глаз, устроился Билл Брэндон. Распущенные волосы Марианны колыхал легкий ветерок, перебирая их прядку за прядкой; Билл смотрел, как они взлетают и снова ложатся ей на спину.
От его глаз не укрылось, что Марианна не выглядела ни напряженной, ни расстроенной. Она смотрела на старый особняк с его причудливыми старинными трубами и аккуратными живыми изгородями в парке с выражением мечтательного спокойствия, но никак не страсти. Билл удивлялся тому, как до странности комфортно ощущал себя рядом с ней: молчание не причиняло им неудобства, поэтому он не торопился прерывать его, не спешил спрашивать, что она чувствует, глядя вниз, на долину, где раскинулось поместье, с которым она успела познакомиться и которое надеялась узнать еще лучше.
В конце концов, один тот факт, что Марианна пригласила его на прогулку, уже был удивителен. Конечно, Белл пока не отпускала ее никуда одну, а он очень кстати бродил по саду, дожидаясь Эдварда, так что она подошла, посмотрела ему прямо в глаза и сказала, что хочет прогуляться и взглянуть на Алленем — может, он согласится составить ей компанию?
Увлеченные дружеской беседой, они миновали лес, перешли дорогу, и он, в своей обычной ненавязчивой манере, предложил сделать передышку, чтобы Марианна немного отдохнула, прежде чем карабкаться на холм. Билл предложил взять сброшенный Марианной свитер, она отказалась, он спокойно сказал: «Не глупи», — и взял его, а она повернулась к нему и звонко рассмеялась. И вот теперь они сидели на жесткой колючей траве, устилавшей вершину холма над Алленемом, в умиротворенном молчании, на расстоянии вытянутой руки.
Это все равно расстояние, думал Билл, но совершенно другое. И я не собираюсь нарушать дистанцию, потому что не хочу ее торопить. Кроме того, мне и этого более чем достаточно: лежать здесь и видеть, как она смотрит на тот дом, уже ничуть не переживая. Нет, ей не все равно — на это я не смел и надеяться, — но она больше не страдает.
