Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру...
— Нет, я тебя не буду ругать, — вздохнула она. — Что делать, если ты такая…
— М-м-м… чем это вкусно пахнет?
Из кухни действительно доносился аромат ванили, корицы и еще чего-то такого, чем обычно пахнут домашние пироги.
— Я испекла бисквиты. Это же праздник — твой приезд…
— Волосы… ты не стригла волосы? — У Веры на голове была ситцевая косынка.
Нет. Это я так, когда готовлю… — Она сдернула косынку с головы, и я увидела, что волосы у нее теперь той же длины, что и у меня, — чуть-чуть не достают плеч. Мелкие морщинки надо замазать тональным кремом, заставить Веру улыбнуться веселее, чтобы исчезли скорбные складки возле губ, — и тогда она почти не будет отличаться от меня. Господи, никакой экспертизы не требовалось для того, чтобы доказать наше родство!
— Вера… — Она всегда немного смущалась, когда я обнимала и тискала ее.
— Лиза, ты меня задушишь!..
— Надо срочно попробовать твоих бисквитов!
— Боюсь, достаточно ли они поднялись? — нерешительно улыбнулась она.
— Вера, у меня вообще ничего не получилось бы, — сказала я, заглянув в соседнюю комнату. Шкаф, диван, телевизор, пестрые занавесочки, которые трепетали от мартовского ветерка, залетавшего в открытую форточку. — Мы с тобой не во всем похожи. Я, кажется, говорила, что не умею готовить…
Сидели мы с ней на кухне, маленькой и очень уютной, под часами с кукушкой. Бисквиты получились замечательные, хотя Вера и ворчала все время, что что-то там не поднялось и какой-то там сдобы не хватает.
— Ах да, вот папина фотография…
На стареньком холодильнике стояло черно-белое фото в рамке.
— Папа… — пробормотала я, чувствуя, как глазам становится горячо от слез. — Ну вот, я тебя и увидела…
— Есть еще другие фотографии, — сказала она. — Потом посмотрим альбом. Ведь ты никогда не видела отца?
— Нет…
Он на этом фото был довольно молодой и красивый, мешала только небольшая бородка, которая скрывала нижнюю часть лица. Кажется, глазами мы с Верой в него. И волосы… те же светлые волосы. У мамы были гораздо темнее. Ах, мама… Она знала, что у меня есть старшая сестра, и ничего не сказала…
— Георгий Кар, — пробормотала я. Мама отказалась от него из-за своей подруги Алисы. Столько женщин его любило… ведь была еще мама Веры, с который они развелись. Из-за чего, из-за кого? Из-за моей мамы, или из-за Алисы, или, возможно, по каким-то другим причинам. — Нет, это чудо, что мы с тобой нашли друг друга, Вера.
— Чудо… — эхом отозвалась она.
Мы допили чай, потом она захотела показать мне картины отца.
— Он ведь был неплохим художником, знаешь? — сказала она. — Особенно ему удавались пейзажи. Портреты — меньше, хотя он был потомственным художником и в его роду были известные портретисты…
— Да? — рассеянно спросила я.
— Ну. идем… Там еще комнатка, но я в ней не живу, она сверху донизу забита вещами, которые я перевезла от отца, когда он умер. Если хочешь, как-нибудь разберемся в ней.
— Очень хочу, — кивнула я. — Можно даже сейчас начать…
— Знаешь… если тебе вдруг что-то понравится или что-то ты захочешь иметь у себя… ты скажи. Я тебе отдам. Ведь мы же сестры, мы имеем равные права на папины вещи.
— Нет, я не хочу у тебя ничего отнимать! — испугалась я.
— Лиза, все равно все пропадет.
В самом деле в гостиной была еще одна дверь, которая вела в ту самую «комнатку».
— Ого! — со страхом и восхищением сказала я, когда мы очутились на пороге импровизированной кладовой. — Это же целая комнатища! Метров тридцать, не меньше…
— Двадцать четыре. Я же говорю — забери хоть что-нибудь, а то мне жить негде! — засмеялась Вера, пробираясь сквозь стеллажи и коробки. — Пыли здесь…
Она чихнула. Я засмеялась, потом тоже стала чихать.
— У нас с тобой у обоих аллергия на пыль!
— Вот его картины…
Вера откинула назад брезентовый полог, стала показывать мне картины.
— Ух ты, как здорово…
Цветы, деревья, речка в низине… Немного напоминало Куинджи, но все равно было здорово. Родной отец рисовал!
— Бери! Тут его картин… Уж лучше, чем на вернисажах всякую ерунду покупать, — решительно сказала Вера.
— А это что?
— Папины часы с боем. Бери. Их надо чинить. Они старинные, антиквариат — реставрация дорого стоит, мне не по карману. А это его книги… А вот его коллекция фарфоровых фигурок, тоже бери. Для них нужны красивые стеллажи, пространство. У меня ничего этого нет. Папино кресло я тебе не отдам — я его помню с раннего детства, оно мне очень дорого. Это старый микроскоп… наверное, он ничего теперь не стоит, но мне было жалко его выбрасывать. А вот здесь хранится папин гербарий с его записями…
Мы перебирали все эти вещи, которые уже целиком принадлежали прошлому, разглядывая каждую мелочь, и я испытывала настоящее блаженство — наверное, так себя чувствует человек, который приходит в себя после долгой амнезии. У меня был отец, я знала его. Я прикасалась к тем вещам, которые он когда-то держал в своих руках! Обидно было одно — я слишком поздно о нем узнала. Я бы хотела увидеть его живого. Ах, мама, чего ты меня лишила!
— А вот вообще… наша фамильная ценность. — Пыхтя, Вера вытащила какой-то огромный сверток. — Это, знаешь ли, реликвия.
— Ого!
— Да, я же говорю — у нас в роду сплошные художники!
— Дай, я помогу тебе…
— Ничего, я все, справилась!..
Вера развернула плотную ткань, и под ней тоже оказались картины.
— И это тоже бери. Ты же видишь, мне их даже повесить негде.
— Кажется, я это где-то видела… — растерянно пробормотала я. — Нет, честно! Или у меня дежа-вю началось…
На самой первой картине — метр на полтора или даже больше — была изображена обнаженная женщина. Прекрасная, с дивными черными волосами, такими густыми, что часть их была заплетена в косы, а другая лежала кольцами на груди. Темные глаза с огромными тенями, напряженно и скорбно сжатый рот — на котором то ли улыбка, то ли плач, как написал Заболоцкий, тонкие руки, которые будто тянутся вверх.
— Лиза, ты чего? — удивленно спросила Вера.
Женщина лежала на снегу. Белый, мертвый, пронзительный цвет. Цвет, который как свет. Как зимнее небо.
Я наклонилась ближе и заметила еще одну знакомую деталь — над головой женщины было что-то вроде нимба, образованного выбившимися волосами, которые слегка отдавали в красноту — будто отблеск близкого огня.
Я и сама не замечала, что бормочу что-то, разглядывая картину.
— Тебе нравится? — обрадовалась Вера. — Ну и бери! Это наша прабабушка изображена. Ее наш прадедушка рисовал, потому что он тоже художником был. Очень неприлично, хоть и красиво. Я бы это точно на стену не повесила. А ты, знаешь, где-нибудь у себя в будуаре… У тебя ведь будет будуар, когда вы с Денисом поженитесь, да?