Джоди Малпас - Одна отвергнутая ночь
— Надеюсь, ты не слишком много обдумываешь.
Заявление Миллера вырывает меня из раздумий так резко, что я роняю на колени кусочек цыпленка.
— Блин, — ругаюсь, подбирая его.
— Видишь, — говорит Миллер самодовольным тоном, — этого бы не случилось, будь ты в ресторане с салфеткой. — Он набирает полную вилку листьев салата и отправляет в рот, с удовольствием пережевывая.
Смотрю на него, ни капли не удивляясь, беру сумку и достаю оттуда упаковку одноразовых салфеток. Расчетливо и довольно хмыкая, стираю с платья каплю майонеза.
— Проблема решена, — сминаю салфетку и бросаю в сторону.
— А официант мог бы убрать за нами беспорядок.
— Миллер, — вздыхаю. — Каждый должен устраивать пикник в Гайд-парке.
— Почему?
— Потому! — указываю на него вилкой. — Прекрати во всем искать причины.
Он фыркает, отставляя в сторону контейнер с салатом, и молча тянется за своим пиджаком.
— Я не ищу. Они вполне очевидны, и нет надобности искать. — Он берет пиджак и складывает его по-своему, после чего осторожно кладет на одеяло. — Приправа?
— Что?
— Приправа, — Оо садится обратно и снова берет свой салат. — Что, если бы мне понадобилось немного приправы к этому, — он с сомнением смотрит на свой контейнер, — блюду.
Ставлю свой салат и с раздражением падаю на спину. Небо чистое, голубое, и обычно его вид захватил бы меня, только сейчас этот заманчивый вид смешивается с беспорядочными, раздражающими мыслями. Пикник. И все.
— Что не так, сладкая? — Перед глазами появляется, нависнув надо мной, его лицо.
— Ты! — обвиняю я. — Приятно провести вместе время, так ты сказал, и так могло бы быть, если бы ты перестал быть снобом и наслаждался видом, едой и компанией.
— Я люблю компанию, — он обрушивается на мой рот и ослепляет меня своими обожающими, мягкими губами. — Я просто высказался о минусах пикника, и самый большой из них — это невозможность тебя боготворить.
— В ресторане ты бы тоже не смог этого делать.
— С этим я готов поспорить, — двусмысленно приподнимает, глядя на меня, бровь.
— Для такого «джентльмена» твои сексуальные манеры иногда вызывают вопросы. — Вздрагиваю от своих беспечных слов, но Миллер не обращает на них внимания, предпочтя раздвинуть мои бедра и устроиться между ними. Потрясающе. Теперь он весь изомнется.
Он берет в ладони мои щеки и трется носом о мой нос.
— Для сладкой девочки иногда твоя сладость вызывает вопросы. Дай мне мое.
— Ты весь помнешься.
— Я прошу только раз.
Улыбаюсь и, не теряя больше времени, тут же заключаю в объятия спонтанность Миллера и его тело. Впитывая его тяжесть, я вдыхаю свежий воздух, разбавленный его ароматом. Закрываю глаза и наслаждаюсь, наконец, погрузившись в приятное совместное времяпрепровождение, которое мне обещали. Он теплый, успокаивающий и весь мой. И, как только я начинаю выпадать из реальности, вся суета Гайд-парка превращается в отдаленный шум, мысли начинают раздражать нервные окончания моего довольного сознания — раздражать за долю секунды до того, как что-то настолько глупо-очевидное врывается в мой мозг, не оставляя пространства для довольства и заставляя меня напрячься всем телом. Он чувствует это, потому что всего за один стук сердца его взгляд на мне становится сосредоточенным.
— Поделись со мной, — говорит он просто, убирая с моего лица волосы.
Качаю в его руках головой, надеясь стряхнуть нежеланные мысли.
Не выходит.
Лицо Миллера близко, но все, что я вижу, это грязный, потерянный маленький мальчик. Нельзя сказать, что тот мальчик с фотографии ел как король, и я точно знаю, на его молодом теле не было дорогих вещей, скорее тряпье.
— Оливия? — улавливаю в его голосе заботу. — Пожалуйста, поделись со мной своими тревогами. — Нет шанса убежать, особенно когда он поднимается на колени и тянет меня за собой, вынуждая подняться. Мы как зеркальное отражение друг друга, наши руки, переплетаясь, лежат на его коленях, и он большими пальцами ласково рисует круги на моей коже. — Оливия?
Мне важно удержать его взгляд, когда я начинаю говорить, ища хоть какой-то реакции на свой вопрос:
— Пожалуйста, скажи мне, почему все должно быть таким идеальным.
Ничего. Ни нахмуренности, ни выражения или говорящего взгляда. Он совершенно собран.
— Мы уже обсуждали это, и я думал, пришли к решению, что этот вопрос закрыт.
— Нет, это ты сказал мне, что вопрос закрыт. — Совсем не закрыт, и теперь ужасные мысли в голове крутятся вокруг моих собственных выводов. Он стыдится своего происхождения. Он хочет вырвать его из своей памяти. Хочет спрятать его.
— Имея на то веские причины, — он отпускает мои руки и отводит взгляд, ища что-то, за что можно зацепиться и не встречаться лицом к лицу со мной и моими настойчивыми вопросами. Он останавливается на своем пиджаке, разглаживая и без того идеально сложенную ткань.
— И что это за причины? — Сердце разбивается, когда он искоса смотрит на меня, и его красивое лицо омрачается предостережением. — Миллер, что это за причины? — Придвигаюсь к нему не спеша, как будто к напуганному животному, и ладонью накрываю его руку. Он смотрит вниз, замерев и явно запутавшись. Терплю. Я уже пришла к собственным выводам, хотя и не могу ими с ним поделиться. Он поймет, что я разнюхивала, а я хочу, чтобы он сам рассказал о своем прошлом. Разделил его со мной.
Проходит всего несколько секунд, хотя, кажется, целая вечность, прежде чем оживает и встает, отчего моя рука падает на одеяло, а я смотрю на него снизу вверх. Он берет свой пиджак, надевает его и быстро застегивает, после приступив к рукавам.
— Потому что вопрос закрыт, — говорит он, оскорбляя меня своей жалкой отмашкой. — Мне надо в «Ice».
— Верно, — вздыхаю и принимаюсь собирать остатки нашего непродолжительного пикника, бросая мусор в пакет. — Как ни странно, нет. — Отбрасываю пакет в сторону и поднимаюсь, врываясь в личное пространство Миллера. Я, должно быть, выгляжу крошечной и уязвимой рядом с ним, только моя решительность огромна. Он то и дело требует, чтобы я делилась своими тревогами, а сам рад нести свои в одиночку. — Я не поеду в «Ice», — говорю, прожигая в нем дыры, понимая, что без меня он не поедет. Не после сегодняшнего утра. Он хочет, чтобы я была рядом, что меня устраивает, только не в «Ice».
— Готов поспорить, — утверждает он, но в голосе нет обычной уверенности, и в попытке показать, что подразумевает сделку, он берет меня за шею и пытается развернуть.
— Миллер, я сказала, нет! — сбрасываю с себя его руку, переполненная злостью и чувством досады, и смотрю на него обжигающе решительным взглядом. — Я не поеду, — сажусь обратно на одеяло, скидываю свои вьетнамки и ложусь на спину, сменяя синеву глаз Миллера перед собой на синеву неба. — Я буду наслаждаться тишиной парка. А ты можешь один отправляться в «Ice». — Я буду драться и визжать, если он попытается поднять меня.
