Не смей меня касаться. Книга 3 - Марина Дмитриева
– Мам, когда ты выходила замуж, наверняка видела и понимала, какой у папы характер, – довольно холодно ответила я, – то, что ты сотворила, называется предательством…
Мои слова вызвали новый усиленный приступ слез, мама в отчаянье схватилась за волосы, потянула их в разные стороны.
– Мамулечка, – продолжила я чуть мягче, – разве сиюминутные удовольствия стоят разрушенной семьи?!
– Боже, какая ты идеалистка, Таня... и Коля такой же. Жизнь прожить – не поле перейти. Предательство… какие громкие слова. Да, я оступилась, захотела страстей, попала в сети эгоиста и сластолюбца, он так красиво говорил, любая бы поверила, – мама, пытаясь справиться со слезами, на секундочку замолчала, потом, сиротливо обхватив себя за плечи, стала раскачиваться из стороны в сторону. – Знаешь, измени мне отец, я бы его простила, да-да, обязательно простила, если бы он осознал, что только меня любит. Я ведь осознала… мне никто другой не нужен, кроме моего Коли.
Почему так? Почему у большинства людей осознание приходит только после совершенного греха?
– Скажи ему, Таня, скажи, что я раскаялась и готова день и ночь на коленях стоять, просить у него прощения… Помоги мне вернуть папу, пожалуйста, дочка! Он тебя послушает, ты для Коли большой авторитет, – просила мама, с надеждой заглядывая мне в глаза, а я не находила слов для ее поддержки. – Танюш, прошу тебя, – продолжала причитать мама, – скажи отцу, пусть он не бросает свою Элю, без него Эля просто тень.
Да, именно такой стала мама… тенью себя прежней – улыбающейся, красивой, заботливой женщины. Она ходила неприкаянной по дому, практически ничего не ела, а взгляд затравленно метался по дому, не в силах ни на чем сосредоточиться. Глаза будто постоянно искали кого-то, без сопения которого даже уснуть невозможно. И только когда раздавался звонок на мой или ее телефон, мамино лицо оживало, расцветая на миг надеждой. Но нет, упрямый бескомпромиссный папка не давал о себе знать. Он такой же непреклонный, как и я, будет страдать, мучиться, но никогда не переступит через свою гордыню. Надежда быстро гасла, возвращая на красивое женское лицо прежнюю скорбящую маску. Я идеалистка, мне подавай любовь и верность до гробовой доски, все или ничего… Я была всегда категоричной и не умела прощать предательства, думала, человек, изменивший раз, всегда будет шляться по любовницам. Но сейчас, видя, как страдает и мучается мама, что-то немилосердно щемило в груди, ей невозможно было не сопереживать. Хотя слова утешения застревали в горле, мама сама виновата в своих страданиях, погнавшись за страстями, она разрушила годами создаваемое счастье, девочке-праведнице было трудно ее понять.
С отцом мы встретились в кафе, расположенном в центре города. Папа, в отличие от мамы, казался довольно бодрым и собранным, только сердитые усталые глаза немного выдавали его терзания. Видимо, обида наоборот давала ему силы. Ему легче, отец чувствует себя правым, а на маме лежит груз вины, который постоянно выпускает острые когти мук совести в душу.
Мы обнялись, папа ласково погладил меня по волосам, от этой ласки я сразу превратилась в маленькую эмоциональную девочку, глаза мгновенно увлажнились слезами, а сердце сжал болезненный спазм. Не хочу, чтобы родители расставались, боюсь, что если мама и папа станут жить по разным домам, безвозвратно исчезнет то ощущение семьи, которым я дорожила. Мне ведь с детства внушали, что семья – самое важное в жизни.
– Как ты, доченька?! Нравится новая работа?
– Пап, я уже несколько раз отвечала на этот вопрос. Все хорошо, местами даже отлично, чувствую себя важным человеком, большим пузатым начальником. Вот сейчас с тобой позавтракаем, а в четыре часа побегу выполнять одно щекотливое поручение, нужно поздравить с днем рожденья владелицу и по совместительству генерального директора нашей компании. Ох, кто бы знал, как я не люблю такие официальные мероприятия, надо ведь тост говорить. Целую ночь сегодня сидела, весь интернет перерыла в поисках чего-нибудь интересного, чтобы и с юмором было, и душевно, и вместе с тем официально, мы ведь с Еленой Сергеевной не подружки. Но все слова или слишком банальные, или чересчур высокопарные. В итоге пришлось придумывать самой, хотя мне сейчас ну совсем не до поздравлений…
Замолчала и пристально посмотрела на отца.
– Пап, я хочу поговорить с тобой о маме.
Мой вопрос выбил его из колеи, по родному лицу прошла болезненная судорога. Показная бодрость сразу исчезла, отец вмиг помрачнел и осунулся.
– Нет, Таня, прости, но пока я не хочу о ней говорить. Ты уже достаточно взрослая, должна понимать, так случается в жизни, люди расстаются.
Расстаются там, где-то далеко, чужие глупые люди, а мои родители должны быть вместе, мы ведь семья… Семья – самое важное в жизни.
– Как я поняла из ее сбивчивого рассказа, мама завела себе любовника.
Еще одна болезненная гримаса и хмуро сведенные брови опять показали, что папина бодрость наносная, а на самом деле он страдает… очень-очень сильно переживает.
– Мама меня предала, Таня… – глухо произнес отец, а его пальцы судорожно сжали кофейную чашку. – Она меня убила, лгала, всадила нож в спину.
– Папулечка, – ободряюще дотронулась до отцовской напряженной руки.
– Женщина, которую я считал своей поддержкой и опорой в жизни… Однажды предала меня, польстившись на красивые слова и мордашку, а потом врала, смотрела в глаза и лгала.
На отцовском лице появилось выражение непреклонной решимости, которая способна смести на своем пути любые возражения и мольбы. Он не простит, такие, как отец, не способны прощать. И что-то внутри меня обмирало, неприятно холодело, словно на секунду я стала той самой раскаявшейся изменщицей. Наверно, что-то подобное испытывал Шувалов, вымораживающее внутренности отчаяние от понимания того, что ни один твой довод не будет услышан. Кого-то папа напоминает сейчас… Права была мама – мы с ним удивительно похожи.
– Пап, мама практически ничего не ест… она совершенно потерялась, бродит из угла в угол и плачет, перестала краситься, следить за собой, все посерела и постарела.
На лице отца застыло
