Кэтрин Куксон - Мотылек
— Скажи маме, я хочу с ней поговорить.
— Хорошо, мисс.
Через несколько минут в комнату вошла Пегги, и Агнес извиняющимся голосом проговорила:
— Мне… мне пришлось послать за тобой, Пегги, я не смогла бы говорить с тобой в кухне. Я должна сказать тебе… боюсь, у Дейва не все в порядке с головой.
Пегги выразительно посмотрела на нее и напряженным голосом сказала:
— Нет, девочка… мисс, у него с головой все в порядке, просто он, как всегда, тревожится, чтобы у тебя все было хорошо. И, если хочешь услышать от меня правду, то я думаю, что у него есть причина. Хорошо-хорошо, я ничего не хочу сказать, Брэдли по-своему неплохой человек, но только в своем роде. В своем роде, как вижу я, как видит его Дейв, но совсем не так, как ты видишь его.
— Пегги, — Агнес нелегко было произнести это ровным тоном, — ты понимаешь, что вмешиваешься в мою жизнь? И что, если я хочу дружить с Брэдли или вообще с кем-либо в его положении, я вольна это делать?
— Вот в этом вы ошибаетесь, мисс, не вольны. Вам нужно поддерживать свое положение. Каким бы ни был ваш отец, вы его дочь, но еще больше вы дочь своей матери, а она была леди, и вы тоже леди. И я говорю вам сейчас, что, если вы свяжетесь с кем-то вроде Брэдли, в конце концов вы умрете от сраму. Вы принадлежите к другому классу, и воспитание возьмет свое. Во всяком случае, вы будете на языке у всего графства.
Агнес смотрела на женщину, с которой она была всю свою жизнь с момента, как себя помнит. Она права во всем, что говорит, если следовать традициям и привычкам, но какое значение имеют традиции в делах сердечных? Чувства и эмоции не укладываются в рамки правил и традиций. Да и придется ли ей испытать стыд или страдания, если она навсегда соединится с Робертом?
Агнес ждала ответа, но он не приходил, ее ум молчал. Чувства подавляли разум. Но она отчетливо представляла себе, что, каковы бы ни были ее чувства, какие бы действия она ни решила предпринять, она ни должна позволить этим людям, этим двоим, которые так дороги ей, претендовать на право диктовать ей, поскольку они в той же степени переходили границы дозволенного для людей их положения, в какой рамки предписанного для людей ее положения переступала она. И она сказала это Пегги:
— Ты считаешь, что Брэдли позволяет себе слишком много. А ты никогда не задумывалась, что ведь и вы делаете то же самое, ты с Дейвом? Это в какой-то мере понятно, если вспомнить, что вы всю жизнь заботились обо мне, и я это всегда ценила. Но когда речь идет о моем личном поведении, а я не давала вам повода для сцен вроде тех, которые вы с Дейвом устроили мне сегодня утром, я думаю, вы зашли слишком далеко и злоупотребили своим положением. Это все, что я должна была тебе сказать… Можешь идти, Пегги.
Никогда еще она не разговаривала с Пегги в таком тоне и никогда не отсылала ее прочь. Эта пожилая женщина стояла, остолбенев, уставившись неподвижным взглядом на сидевшую перед ней хозяйку, и на лице у нее играли желваки, как будто лицо задергалось от тика, потом она повернулась и почти бегом кинулась из кабинета.
Агнес закрыла глаза и откинулась на спинку стула. На столе лежало письмо, которое она недавно читала, она положила на него руку, когда зашла Руфи и доложила, что вернулся Роберт и хочет с ней поговорить.
Письмо было от Роланда. Он вступил в армию. Пока что он в Австралии, проходит военную подготовку, по письму чувствовалось, что он очень возбужден, они ждут скорой отправки в Англию, и он надеется, что сможет заехать домой и повидаться с ней. Он часто думал о старом доме, никогда так не тоскуешь о чем-то, пока не потеряешь. У Арнольда дела идут хорошо, его там ставят высоко, и он не думает уезжать из Австралии, если только на него не нажмут. Жаль, что старина Стенли завяз в учебном подразделении, но, может быть, это и лучше, все-таки у нее есть поддержка, когда один из них рядом с ней.
Стенли — поддержка. Единственное, о чем может думать Стенли, единственное, о чем он когда-либо думал, это о собственной персоне. Теперь, расхаживая в форме второго лейтенанта, он держится генералом по крайней мере перед теми, на кого, по его мнению, это производит впечатление. Очевидно, скоро Роланд будет во Франции, где люди гибнут тысячами. Для всех война начинается с мыслей о славе. Но теперь все пропиталось кровью и гноем. Горю матерей и жен не поможешь газетными статьями, что их сыновья и супруги своими славными смертями остановили немцев под Ипром. Сколько же телеграмм о геройской смерти! Вчера она слышала, что убит Джон Фрейзер, а его брат Дик тяжело ранен. У них только два сына, у Фрейзеров. Или Том Стэнмор, он вернулся слепым, потерял оба глаза. Люди начинают понимать, что война — вовсе не нарядные солдаты, марширующие под бравурные звуки оркестра и восторженные крики разряженных женщин.
И все-таки все это казалось для нее в эти минуты менее важным, чем война, разворачивавшаяся в их доме. Чудовищно, что личные неурядицы могут если не отбросить вовсе, то оттеснить на второй план трагедии страны и всего мира. Ей следует оплакивать распятие молодости, а она, о чем думает она? Сидит здесь и ведет свою личную войну, маленькую жалкую войну. Но можно ли считать любую личную войну жалкой? Она может быть ничтожно маленькой в сравнении с великой войной наций, но неизмеримо большой для человеческого сердца, для ее сердца. Она твердо знала одно: Роберт Брэдли — выдающаяся личность, человек, который может сделать честь любому классу. К несчастью, он рожден в рабочей семье, а к еще большему несчастью, пришел в этот дом, и она повстречалась с ним и оказалась околдованной его чарами, ибо это было настоящее колдовство, она думала о нем день и ночь.
Что в нем такого, что так ее влекло к нему? Она не могла ответить на этот вопрос. Она знала определенно только то, что ее чувство к нему было совсем другого рода, чем чувства, которые она испытывала к Джеймсу. Теперь они ей виделись глупенькой школьной влюбленностью, настолько надуманной и эфемерной, что о ней не стоило даже вспоминать. Чувство же к Брэдли пробуждало в ней что-то первобытное, глубинное — эмоции, о которых она в себе и не подозревала и которые вынудят ее пойти на что угодно, только бы он был рядом.
Пока он у нее на глазах, она знает, что в силах держаться… по крайней мере, внешне. И вот теперь, когда у него есть и деньги, и бизнес, и собственный дом, ради того, чтобы быть рядом с ней, он отказывается от возможности чувствовать себя полностью самостоятельным. Это кое-что говорит о его чувствах.
Но что ей делать с Дейвом и Пегги? В одном она была уверена: у Дейва помутился рассудок. После того несчастного случая с ее отцом он так и не стал прежним. Но и до этого его стремление оградить Милли от всего чего угодно, как она видела теперь, тоже не было нормальным. Оно было таким же отклонением от нормы, как и сама Милли.
