Эшли Дьюал - Свободные (СИ)
Осматриваюсь. Комната ледяная, одинокая. Здесь почти нет мебели, почти нет света. Белые стены, белый пол, белая кровать и лишь письменный стол и комод – темно-серого цвета. Как же не сойти с ума? Парень, будто живет в больничной палате. Такой порядок свойственен параноикам. Однако я никогда не думала, что Дима из их числа. В ряд стоят на полках книги. Аккуратно разложены на столе ручки, тетради. Я прикусываю губу и вдруг думаю, что блондин ни один вечер потратил на то, чтобы разложить все учебники в алфавитном порядке. Неужели это тот Дима, которого я знаю?
- Понимаешь, - вдруг шепчет он, вырвав меня из мыслей, - просто по-другому не выходит.
- Что? – недоуменно переспрашиваю я. Подхожу к парню немного ближе и, чувствуя себя ужасно неловко, пожимаю плечами. – О чем ты говоришь?
- Он ведь бил ее каждый день. А она не кричала. Не жаловалась. Почему? Ей было плохо, однако она молчала. Любила его? Нет, - он устало морщится, - не может быть. Его невозможно полюбить.
- Ты говоришь о своей матери?
- Вы с ней похожи. Не внешне. Какими-то движениями, мимикой, я не знаю. Тогда в отеле я увидел тебя и подумал: черт! Она же морщит нос и отводит взгляд прямо как моя мама! Разве это реально? Я думал, что спятил. А еще я думал, что тебя стоит прикончить за ложь. Но я не смог. Сложно. Сложно делать то, что делал обычно, когда жизнь в корне меняется, - парень горячо выдыхает и переводит на меня сосредоточенный, хитрый взгляд, - ты понимаешь?
- Наверно.
- Наверно – это не ответ. Я хотел тебя убить, но не убил. Почему? Потому что не смог. Но теперь, я жалею, Зои. Каждый день жалею, что вообще тебя встретил. Теперь я не представлю, как быть дальше. Я хочу тебя, но более того хочу сделать тебе больно, как мой отец делал моей матери. Ломать людей интересно. Это как игра, наркотик. Завязывать сложно, а продолжать – опасно. Но я жил с этим, и мне было хорошо, пока не появилась ты.
- Ты – не твой отец, - неожиданно отрезаю я, и вспоминаю, как нечто подобное мне говорила Наташа – мой социальный работник, - ты не должен повторять его ошибки.
- Я не должен, но повторяю, потому что иначе не бывает. Мы – это наши родители. И ты. Ты такая же, как и твоя мать. – Дима хмыкает. – Ты сомневаешься? Нет, поверь мне, я не видел ее, но уверен, что уже ее знаю: ее манеру вскидывать подбородок, прикусывать губу и нервно закатывать глаза к небу, когда ее что-то не устраивает и жутко бесит. Зои, мы никуда от этого не денемся.
Задумчиво опускаю взгляд на свои руки. Не ожидала, что этот парень вообще когда-либо заставит меня остановиться на минутку и прокрутить в голове собственные мысли и убеждения, поставив их под огромный вопрос. Смотрю на него, вижу, как медленно закрываются его глаза, и растеряно потираю ладонями плечи. Становится не по себе. Я неожиданно вижу Болконского с совсем другой стороны, и это жутко меня пугает. Я не хочу замечать в нем светлых пятен, пусть почти в каждом человеке и присутствует хотя бы лоскуток добра. Но в этом случае, в этой ситуации, я бы хотела ненавидеть Диму вечно; столько, сколько тянется моя жизнь, чтобы оправдать себя, свое бездействие, чтобы скинуть вину на того, кто приложил усилия и испортил мне жизнь. Однако теперь память стирается. Медленно. Постепенно. Мне все еще неприятно его видеть, но я внезапно забываю о самом главном: о ненависти. И заполняю голову новым содержанием, например, содержанием о его тяжелом прошлом, о его тяжелом настоящем и, наверняка, не менее тяжелом будущем.
Дима засыпает, а я понимаю, что мне пора уходить.
Что ж, отличное вышло расследование. Вместо того, что найти ответы на интересующие меня вопросы, я лишь набралась новых проблем и тайн. Про похищение Сони я так ничего и не узнала, зато успела поссориться с Андреем, увидела пьяного Диму, едва не умерла от ледяного, сердечного приступа и испортила дорогущие, матовые туфли. Блеск.
Выхожу из комнаты и устало плетусь по узкому коридору, вспоминая путь к главному холлу. Жаль, что я не отмечала дорогу хлебными крошками. Теперь шанс потеряться – просто катастрофический. Поправляю волосы, вздыхаю, почему-то вспоминаю растерянный взгляд Теслера, его стиснутые зубы, ледяной, дрожащий голос и болезненно горблюсь. Может, не стоило уходить? Может, не стоило избавляться от того, кто поддерживает меня на плаву уже почти целый месяц? Разве правильно нарочно терять тех людей, без которых трудно жить? Черт, замкнутый круг! Если любишь – отпусти, если не любишь – тоже отпусти. Так что же делать? Ты знаешь, что человек, который тебе нужен, причиняет тебе боль, и ты искренне не хочешь больше его видеть. Однако не хотеть и не мочь – две абсолютно разные вещи. И даже желая отдалиться, мы одновременно с этим не представляем себе жизнь на расстоянии.
Абсурд.
Шумно выдыхаю и вдруг слышу чей-то голос. Замираю и неожиданно замечаю за очередным, крутым поворотом открытую дверь. Через широкую щель вижу за массивным, дубовым столом старшего Болконского. Он говорит с кем-то по телефону и сжимает трубку в пальцах так свирепо, что она трещит, грозя рассыпаться на тысячи мелких частей.
- Что значит проблемы? – медленно спрашивает он. Морщит узкий лоб, и даже с такого расстояния я замечаю, как чернеют его карие глаза. – Товар должен приходить вовремя вне зависимости от неприятностей снаружи. И меня не волнуют накладки. Делайте, что хотите! Усильте охрану, наймите рабочих, мне все равно! Срок – два дня!
Болконский бросает трубку. Закрывает глаза и медленно выдыхает, сжимая пальцами переносицу. Интересно, почему он так зол? И о каких именно проблемах идет речь? Стискиваю зубы. Проникнуть бы в его кабинет! Но как? Наверняка, повсюду охрана, и едва меня засекут, тут же отправят в колонию для несовершеннолетних – и то в лучшем случае.
Тогда что же мне делать? Неожиданно вспоминаю слова Андрея: не ввязывайся. Если бы все было так просто! Облизываю губы и оборачиваюсь в сторону Диминой комнаты. Наверно, у меня все-таки есть козырь. Я ведь могу вернуться сюда, вернуться в то время, когда старшего Болконского не будет дома. А дальше…, дальше его сын сделает все, о чем я его попрошу. Он ведь послушный мальчик, он ведь хочет подружиться…
От своих же мыслей мне становится тошно, однако я отбрасываю все сомнения в самый дальний ящик сознания. Речь ведь идет о жизни Сони. Я должна попытаться. Пусть, возможно, после этого себя и возненавижу.
ГЛАВА 21.
Прежде чем разойтись по классам, хватаю брата за локоть и решительно тяну на себя. Он хмурит брови. Хочет что-то спросить, но я восклицаю:
- Давай закончим войну, как тебе идея? Я официально вывешиваю белый флаг.
