Красиво разводятся только мосты - Елена Лабрус
— Фу, Северов, — Ирка смерила его взглядом. — У тебя завтра свадьба, а ты…
— У меня завтра регистрация, — он резко опустил голову и продолжил с остервенением строгать доску. — Свадьба через четыре дня.
— Ах, ну да, сейчас же так модно: сначала тихо-мирно расписаться, хоть в исподнем, а потом уже фраки-платья, гости, арки с цветами, накрытые столы.
Она оглянулась.
В этом сарае можно было жить. А в доме — и не скажешь, что всего лишь дача, — справлять юбилеи не на одну сотню взыскательных гостей, не то, что праздновать скромную Петькину свадьбу. Скромную, потому что невеста Зайцева не хотела тратиться на гостей, только на себя любимую. Ирка собственными ушами слышала, как, заказывая путёвку на свадебное путешествие, она сказала: «Лучше отель возьмём подороже. У тебя из родных только бабка, а мои перетопчутся».
Рубленый двухэтажный дом, когда-то покрытый вишнёвой пропиткой, давно потемнел от времени. Запущенный сад. Дикий малинник, что начинался сразу от широкой террасы. Высокое крыльцо, одну из сгнивших досок в котором, Петька и менял. Над малиной жужжали пчёлы. В душном летнем воздухе остро пахло свежеструганными деревом. Скрипучее кресло-качалка с продавленными подушками, с которых, словно королева в изгнании, обычно щурилась на лежащий внизу город его потрясающая бабка, слегка покачивалось, словно она только что с него встала.
Бабку Ирка уже навестила.
— Привет, старая карга! — вошла она в дом, где в таком же рассохшемся кресле та смотрела новости. Узловатые пальцы одной руки сжимали резную рукоять старинной трости, в другой дымилась неизменная сигарета.
— А, Лебледёва, — смерила её бабка зорким птичьим глазом. Придушила в пепельнице окурок. — Трахаться пришла? Петька в сарае. Крыльцо починяет.
— Я видела, — поставила Ирка на кованый столик с разложенным пасьянсом пакет.
— Это мне, что ль? — подняла смоляную нарисованную бровь бабка.
— Да, хотела выкинуть, потом думаю, старой алкоголичке в завязке сгодится.
— Типун тебе на язык: в завязке! Не дождётесь, — полезла в пакет. Достала бутылку абсента. Хитро прищурилась. — Это ты мне в Москве что ль купила?
Ирка улыбнулась. Взгляд скользнул по громоздкой дубовой мебели (сейчас такую вряд ли делают), упёрся в чёрный парадный китель, висящий на открытой дверце шифоньера.
Золотые пуговицы, аксельбанты, воротник-стойка, портупея, кортик, белые перчатки.
Парадная форма. Свадьба.
В груди неожиданно заныло. Запекло остро, жгуче: Север женится.
Север…
Он был её лучшим другом, её скалой. Её рыцарем.
Он понимал её лучше всех. Защищал, вытаскивал из передряг, заботился.
К нему одному привязался Андрюшка.
И он её любил…
— Ладно, иди уже, — царственно махнула бабка. — Измаялся пацан, извёлся весь. Всю душу ты ему, вынула, ведьма. Но ничего, вот женится завтра и отходишься. Приведёт эту свою, прости господи, — перекрестилась она костлявой рукой. — Или ждёшь, что поделюсь? — подняла глаза от бутылки, потом прижала к себе, булькнув ядовито-зелёной жидкостью. — И не надейся…
Светофор, наконец, сменился. Но теперь впереди чадил грузовик. Чадил, рычал и ни черта не ехал. Глотая выхлопные газы, Ирка дёрнулась влево — полоса забита, вправо — громкий сигнал клаксона известил, что сюда тоже нельзя.
— Ладно, хрен с тобой, — смирилась она. — Обойду на следующем светофоре. Там поворот налево, вот по левой полосе и обойду.
После разговора с бабкой Ирка зашла в сарай.
— Не передумал жениться, Северов? — упёрлась руками в высокий верстак.
— Я не могу ждать тебя вечно, — легко, плавно, играя мышцами над завязанной на поясе майкой, выверенными движениями он строгал доску.
— Будешь бегать ко мне от жены?
— Нет, — он даже не усмехнулся.
— Серьёзно? — удивилась Ирка, подпёрла рукой бедро.
— Сомневаешься? — он повернул голову.
Взъерошенные волосы, густые, русые, сверху выгоревшие на солнце в рыжину, снизу потемневшие от пота упали на лоб. Глаза цвета глетчерного льда, бирюзовые, яркие, оценили усмешку. Сколько раз она заглядывала в их искрящуюся бездонную глубину. Сколько раз искала в ней ответы. Почему не он? Почему не с ним? Почему так? И не находила.
— Угу, — вкинула Ирка подбородок.
— А ты не сомневайся, — усмехнулся Северов.
— А я буду, — скользила она взглядом по его шее, широкой груди, кубикам пресса, тонкой полоске волос от пупка вниз, дорисовала густую растительность лобка под спортивными штанами, погладила взглядом сильные ноги.
Ему не повезло вырасти высоким, но к двадцати восьми годам Пётр Северов оброс мышцами, авторитетом, офицерским званием, чем-то настолько мужским, надёжным, непоколебимым, что даже на каблуках Ирка перестала замечать, что он её ниже.
— Ты, конечно, чёртова ведьма, как зовёт тебя моя бабка, — проследил за её взглядом Север, — но на этом всё. Будь уверена.
— Или не всё? — улыбнулась она.
— Я устал тебя ждать, — отложил он рубанок. Провёл рукой по доске, проверяя гладкость. — Устал. Я офицер, мне нужна жена, семья, определённость.
— И что, Зайцева тебе её даст?
— Она беременна, — поднял он доску, пошёл к выходу.
— Не от тебя, — сказала Ирка ему в спину.
— Да плевать!
— Ну, не скажи. Это сейчас она тебе говорит, что в вашей постели не будет запретов. А потом начнётся: «С пельменями нельзя!», «Куда арбуз тащишь!»
Он качнул головой, явно не настроенный шутить.
— Господи, Петя, ты женишься на ней из жалости, — скривилась Ирка.
— И чем эта причина хуже любой другой? — резко развернулся он. — Если не ты, какая разница — кто. Зачем мне вообще хрен, если на нём нет тебя?
Она засмеялась.
— Да ты романтик, Север.
Он бросил доску обратно на верстак.
— Давай, я всё же спрошу. Последний раз. Выходи за меня, а? Переедем в Кронштадт. Ты же всегда хотела в Питер. Меня переведут с Тихоокеанского на Балтийский флот, я узнавал.
— Я не брошу маму. У неё дом, дрова, печка... огород.
— Ир, твоя мама справится. Всегда справлялась. А там врачи, шанс вылечить ребёнка.
— Аутизм не лечится, только корректируется.
— Тем более. Он одарённый, а это шанс дать ему лучшее. Всё, что потребуется с его талантом. Преподаватели, школы, курсы, консерватории. Плюс мои
