Мой худший друг - Мария Николаевна Высоцкая
– Какая?
– Как в старые добрые, Азарин. Тебе надо остыть, а папочка знает, как выпустить пар.
Медлю какие-то секунды, прежде чем уверенно назвать свое место дислокации.
– Я на Воробьевых.
– Полчаса, и я там.
Слушаю гудки, не сразу убирая телефон обратно в карман. С Гиршем мы тусили все детство. До девятого учились в одной школе, потом его батя психанул и засунул в частный интернат «для непослушных богатых мальчиков» в какой-то заднице мира.
Но, несмотря на это, нас с ним до сих пор многое связывает. Мы как в мультике, одной крови.
Ян подваливает минут через двадцать. Тормозит резко, задницу тачки заносит. Сразу начинает вонять паленой резиной. От столкновения с моей машиной его спасает несколько сантиметров. Гирш высовывается в окно, бегло оценивая происходящее.
– Больной.
– Не ной, принцесса. Я торопился, – играет бровями. – Короче, схема такая…
* * *– Где ты его вообще откопал? Гирша этого?
Отец орет уже минут двадцать. Я сижу на больничной койке, мать подвывает рядом.
Ее в этой ситуации жалко. Перед ней даже стыдно. Она ехала сюда с уверенностью, что я как минимум в коме, а как максимум одной ногой на том свете.
– Они это намеренно сделали, Алёна. Четко все продумали, даже денег охраннику сунули.
– Тимоша… – мама обессиленно вздыхает.
– Ай! – отдергиваю руку, в которую медсестра всадила шприц. Ухмыляюсь.
– Ему еще и смешно, – басит отец. – Вообще берегов не видит!
– Серёжа, не кричи, – мама всхлипывает.
– Не кричать? Я его придушу. Гаденыш. Как только мозгов хватило? На тачке по торговому центру, еще и пол-этажа разворотить!
– Но претензий же нет? – улыбаюсь и тут же морщусь. Разбитая губа дает о себе знать моментально.
Еще бы они были. Претензии эти. Сам ТЦ, да и магазин, который мы там в щепки разнесли, маленький подарок отца Яниса своей новой женушке. Гирш ее, конечно, всем сердцем любит. Думаю, она оценит подарок пасынка ко дню рождения. А ведь через неделю должно было состояться открытие.
Я хотел выпустить пар? О, я это сделал.
– Мозги совсем атрофировались? – продолжает возмущаться отец. – Весело тебе? – зыркает исподлобья.
– Не больше чем обычно, – пожимаю плечами.
Сознание слегка мутное. Резко затормозил, когда в стеклянную витрину влетели, шарахнулся башкой об руль. Сотряса вроде нет, док сказал. Правда, бампер в хлам…
– Серёжа, нам всем нужно успокоиться. Сынок, не провоцируй, – шикает на меня ма.
Но отца уже не остановить. Он завелся. И, в принципе, повод у него есть. Весомый.
– В военное. Экзамены сдаст, и чтобы духу его тут не было. Сегодня же позвоню Токману.
– Серёжа! – мама вскакивает на ноги. – Ты же помнишь, как поступил твой отец, но делаешь то же самое сейчас.
Папа стискивает зубы. Замолкает на пару минут. Взгляд испепеляющий, руки в карманах брюк.
Да, у него с отцом отношения были швах, конечно.
– Не то же, Алёна, – произносит уже спокойнее. – Не то же. Мой отец хотел сделать из меня вояку. А я хочу, чтобы этот, – брезгливо косится на меня, – нес ответственность за свои действия. Походит год-другой строем без увалов, устав поучит, туалеты подраит, вдруг мозгов прибавится.
Перспектива, конечно, так себе. Еще месяц назад он же трясся над моим образованием, а сейчас в секунды переобулся. Удобно. Хотя мне, если честно, плевать. Военное так военное. В данном временном отрезке хоть в космос. Главное, чтобы с Громовой больше не пересекаться. Как только о ней думаю, колотит.
Странное чувство, что-то между отвращением и повиновением. Если бы она сегодня сказала: «Приезжай», я бы на коленках к ней приполз. Но она не скажет.
– Сергей Алексеевич, там Гирш приехал.
Отцовский начбез заглядывает в палату. Вот и отец Яниса нарисовался. Ща папаши в тандем объединятся и вместе уже орать на нас будут. Ян, если что, в соседней палате со сломанным «крылом». Если я непристегнутый приложился об руль, то его чуть из тачки через лобовуху не выкинуло.
Весело…
– Отлично. Вырастили на свою голову, – продолжает возмущаться отец уже в коридоре.
Батя сваливает. Мама прилипает спиной к стене и прикрывает глаза.
Отворачиваюсь, не хочу на нее смотреть, потому что совести не хватает. Она переживает. Ей когда менты позвонили, она подумала, что мы с Гиршем насмерть в эту «палатку» влетели.
– Извини, – бормочу, приклеиваясь взглядом к жалюзи.
Мама всхлипывает. Делает шаг в мою сторону, а после медленно опускается на противоположный край кровати.
– Сынок, он перебесится.
– Нет, мам, я пойду учиться, куда он скажет. Военное так военное.
Это не обреченность в голосе. Это смирение. Все я прекрасно понимаю. То, что мы с Яном устроили – борщ. Отец все замнет, но с «живого» меня теперь не слезет.
А мне, мне, может быть, именно это сейчас и нужно. Лезть на рожон и получать по полной, потому что ориентиры стерлись. Добра и зла не существует, але!
– Что с тобой происходит?
– Ничего, мам.
– Тим… Это из-за ссоры с Ариной?
– Нет.
– Тим…
– Я не хочу об этом говорить.
– Ульяна сказала, что Арина переживает и…
– Мама, если ты все знаешь, спрашиваешь на фига?
– Что между вами произошло?
Что? Измена? Предательство? Нелюбовь?
Понятия не имею. Просто в одну секунду все превратилось в снежный ком. Одно за другим.
Только сейчас задаю себе вопрос, который мучает с самого начала… Она хоть немного меня любила? Самую малость, блин?!
Судя по тому, как развивались наши отношения, ответ скорее нет, чем да.
Я ее обидел, предал… Назвать можно как угодно. Только вот, по ее сегодняшнему поведению, ясно одно – ни черта ее это не трогает. Все та же неприступная крепость. Уверенная, улыбающаяся, холодная…
– Я ей изменил, – улыбаюсь. Широко, нагло. Где-то в глубине души хочу шокировать мать своим признанием, но больше своим же отношением к этому поступку.
