Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания
Мы нашли дхабы, где подается лучший чай, где паратас, где сэндвичи. В безумии этих месяцев я также подтвердил подозрение, которое мучило меня много лет: в большинстве дахаб работали идиоты. Не столько глупые, сколько рожденные слабоумными. Я думаю, родители в деревне, незнакомые с большими психиатрическими учреждениями городов, смотрели на дхабы как на терапевтический и профессиональный выход для своих отсталых детей. И хитрые владельцы учили мальчиков названиям пяти блюд, основам обслуживания и мытья тарелок и стаканов. Я бы не удивился, если бы узнал, что их только кормят и ничего не платят.
Система управления большинства дахаб, кажется, выглядела так: один умный владелец, один здравомыслящий повар, один официант с головой и отряд идиотов. Было одно место перед Морадабадом, Пунджабиан Ди Пасанд, где все владельцы баров были помешанными. Когда я зашел за стену, чтобы помочиться, я посмотрел через открытое окно в кухне и увидел: на высоте перекладин повар сидел напротив очага в сола топи цвета хаки, испачканном потом и грязью, и пел высоким голосом песню из индийского фильма. Он увидел меня и начал стучать горячим половником по своему чистому колпаку и кричать что-то в ритме песни.
За ним стоял молодой парень в порванных шортах и мыл посуду под бегущей из крана водой. Он начал смеяться, распускать слюни и стучать стальными тарелками. Сумасшедший дуэт погрузился в дикую какофонию звуков, они стучали стальными тарелками и половниками, счастливо улыбаясь и что-то напевая.
Внезапно снаружи раздался крик:
— Заткнитесь! Ваших матерей изнасиловали?
Эти двое замолчали, словно им прострелили головы. Я застегнул молнию на брюках и убежал. В этой дхабе не было даже разумного официанта, который бы мог забрать наш счет. После еды приходилось идти к стойке и обращаться прямо к дородному сардару, владельцу заведения.
— Давайте деньги, — говорил он. — Это не их вина. Они невинные. Это мир сошел с ума.
Я был убежден, что можно проехать по дхабам Индии и переписать армию безумных, чтобы вести войну против армии разумных. В шуме войны невозможно будет понять, кто на какой стороне сражается.
Физз и я никогда не были на такой дороге, как эта. Никто из нас в юности не был частью автомобильной или мотоциклетной культуры, мы никогда не предпринимали туристические вылазки — мчаться куда-то. чтобы увидеть храмы и памятники. Путешествие вывело нас на новый уровень в отношениях. Мы начали жить ради дороги. Мы купили набор фонарей, маленький топор для защиты, кассеты поп музыки, которую было хорошо слушать только по пути туда и обратно. В течение недели мы разговаривали о том, какие вещи нужно купить, что нужно взять с собой для путешествия, для дома. Мы приобрели удобные спортивные штаны и футболки, наши сумки с туалетными принадлежностями никогда не распаковывались. Мы начали выпадать из жизни наших друзей.
Мне нравилось водить. Открытая дорога, непрерывный ландшафт, мир, контролируемый только автомобилем. По субботам, до рассвета — желтые уличные фонари все еще горели — с нашей улицы выезжал джип, и я был счастлив. Физз была еще счастливей — помытая, начищенная, сверкающая, с фляжкой горячего чая в руках. Было одно незабываемое путешествие в последние дни марта, когда она держала руку на моем бедре всю дорогу, и по странной прихоти памяти это путешествие отчетливо врезалось в мое сознание. Я ехал, стараясь ничего не пропустить.
Придорожные рынки ранним утром с тугим чесноком и дынями насыщенного зеленого цвета. Большая картошка в откинутых повозках, которая сверкала, словно яблоки. Чистые поля, покрытые колосьями пшеницы, превращающимися из зеленых в золотые — часто зеленый ряд шел рядом с золотым: поздний ребенок, созревающий в свое время, пока его братья двигались вперед. История с сахарным тростником была даже более странной. Грузовики и тележки, груженные порезанными и связанными стеблями, перекрывали движение, прокладывая себе дорогу к мельницам; сладкие копья угрожали прохожим, опасно качаясь за пределами повозок. Множество высокого волосатого тростника еще стояло в полях в окаймлении моря карликовой пшеницы. Они зловонно пахли весь день, словно бомбы из древности, приготовившиеся взорваться. Дымовые трубы фаллической формы бесконечных печей обжигали кирпичи, чтобы отравить и испортить сельскую местность. Небо было немытого голубого цвета, в воздухе повисла пелена из пыли. Написанные большими буквами яркие объявления висели на всевозможных стенах — домов, дхаб, магазинов. Объявления, предлагающие колу, сигареты, биди, мыло, часто встречались откровенные предложения о разовом решении всех сексуальных проблем. «Позвоните доктору Докторололу, АБВГДЕ (Лондон), ЖЗИКЛМНО (Америка) и сделайте самую глухую ночь длинной, словно день!» И повсюду газоны, всегда заполненные белоконечными снарядами, которые душат растения и людей. Так же, как лужайки с травой, распространялись символы новой Индии — телефонные будки, международные и для местных звонков, — в каждой деревне и каждом магазине, целыми дюжинами. Провинциальная Индия, неистово звонила в мир. «Привет, доброе утро, с нами все в порядке, мы не умерли!»
Магазины покрышек, автомастерские и забегаловки; повсюду люди — сидят на корточках, ходят, едят, спят, испражняются, ездят, смотрят — повсюду люди, всю дорогу от нашего дома в Дели до лесной плантации в Рудрапуре, без запятой, без точки с запятой, без остановки. Загадочное и слишком многочисленное пробуждение Финнеганса человечества.
И смягчает все это только марш миллионов деревьев. В первой шеренге шли белокожие эвкалипты, обступающие в несколько рядов дорогу с обеих сторон, — с длинными ветками, маленького роста, часто растущие в резервуарах воды, сделанных ими самими. А потом шишамы с изогнутыми телами, но с блестящими, словно жемчужные капли, зелеными листьями. Вокруг ствола — тонкий слой белой краски, говорящий о том, что это собственность штата, а не отдельного человека. А затем, в сердце Индии, окружали кольцом манговые заросли, буйно покрытые цветами. Скоро манго превратится в господина всех фруктов, бледно прорывающегося сквозь широкий покров грязных зеленых листьев, заставляющего народ, сдерживая дыхание, беспокоиться о непогоде и болезни растений.
— В этом году мы будем купаться в манго, — сказала Физз.
Я только застонал.
Затем, когда вы покинете Рампур, проедете грязные пять миль мелких магазинов, попадете в сельскохозяйственный пояс Биласпура и Рудрапура, начнут показываться геометрические линии молодых тополей. Предприимчивые фермеры-иммигранты пробовали освоить новые коммерческие границы ― тополь как новое дерево, приносящее наличные: семь лет — и можно рубить и продавать. По обе стороны от дороги, среди золотисто-зеленых полей пшеницы, молодые деревья стыдливо покрывались нежной листвой. Тополя сажали с двумя целями. Как деревья, обозначающие границу владений, они окаймляли урожай; при этом на них не попадала даже слабая тень. Или в рощах в китайском шахматном порядке: квадратами точно на расстоянии восьми футов друг от друга, ровной линией, с какой бы точки вы на них ни посмотрели. Даже в детстве они были ростом с двух взрослых мужчин, и только хрупкость стволов выдавала их возраст.
