Вера Кауи - Лучший друг девушки

Взгляды их встретились, и Роз заметила, как фаянсово-голубые глаза Дианы вдруг полыхнули затаенной злобой и обидой. Сама же Роз была неслыханно удивлена очевидной разницей между бывшей толстухой-подростком и стоявшей перед ней по моде тонкой, молодой женщиной. Диана меньше всего походила теперь на многократно увеличенную живую голландскую куклу с льняными волосами, скорее она напоминала утонченную Барби. Как и подобает выпускнице одной из престижных школ, держалась она безукоризненно, сокращала гласные в словах, как и любой другой представитель ее класса; к своему удивлению, Роз подметила, что даже ее мать говорила теперь скорее как англичанка, чем американка. И этот факт еще больше увеличивал и без того довольно широкую пропасть, разделявшую их. Роз была на все сто процентов американкой, Ливи же, проведя почти двадцать лет жизни среди англичан, тоже стала почти англичанкой, ну а Диана была полностью ею. Не то что ее муж.

– Кто и что такое Брукс Гамильтон? – спросила Роз у Джеймза, пытаясь разгадать, что кроется за внешне блестящей оболочкой этого образцового на вид мужчины.

– Весьма честолюбивый молодой человек. Ваш отчим считает его своим прямым продолжателем, естественно, до совершеннолетия своего истинного наследника Дэвида. Он обретет всю землю – Вселенную, если его отцу и ее удастся прибрать к своим рукам.

– Мне кажется, Дэвид и сам верит в это, – рискнула предположить Роз, задумчиво глянув в сторону своего единоутробного брата, окруженного толпой поклонниц, буквально на лету ловивших каждое его слово. – Надеюсь, Брукс – парень с мозгами.

То, что у Брукса были не только мозги, но еще и необузданный, дикий нрав, Диана выяснила в первый же вечер своего медового месяца, который они проводили в Париже, остановившись в гостинице «Крийон», дорогу куда проложили имя и деньги Билли. Бруксу очень понравился их номер люкс, особенно выложенная мрамором ванная номната, но восторги его кончились, когда, подойдя к холодильнику, он обнаружил, что тот до отказа набит «Перрье», а не «Эвианом». Как потом плача рассказала своей матери по телефону Диана, позвонив ей через четыре часа после того, как Брукс, наорав на нее, в ярости хлопнул дверью и до сих пор еще не вернулся:

– Он закатил мне такую истерику, мамочка... сказал, что мог бы это понять, если бы я не была дочерью Ливи Банкрофт, но последнее обстоятельство якобы делает мой поступок совсем непростительным. – В голосе Дианы зазвучали недоверчивые нотки. – Господи, мамочка... ведь речь идет всего о какой-то там паршивой воде!

С этого дня по частоте и характеру жалоб Дианы Ливи мысленно повела отсчет постепенного хирения и окончательного краха супружеской жизни своей второй дочери. В отличие от матери, Диане не внушили с детских пеленок, что к мужу следует относиться как к предмету священного почитания; божеством она считала себя. Это потрясение, многократно увеличенное постоянной, ежедневной необходимостью поддерживать на должном уровне не только свою репутацию, но и репутацию своего весьма требовательного и, с ее точки зрения, сверхкритично настроенного мужа, вскоре привело ее к мысли, что она не знает и половины того, что должна знать, даже толком не может оценить и понять те неимоверные усилия, которые все эти годы предпринимает ее мать, чтобы поддерживать жизнь отца на высочайшем уровне. Единственно, что теперь оставалось Диане, – это по возможности быстро заделывать то тут, то там возникающие проколы в семейной своей жизни, но самым большим и серьезным проколом было ее разочарование в сексе.

В первую брачную ночь она явилась Бруксу в облаке полупрозрачного шифона, сквозь который, как ей казалось, дразняще просвечивало ее тело, омытое и смазанное возбуждающими чувственность маслами. Но вместо того чтобы, как она ожидала, восхититься ею, он сказал только: «Тебе это не понадобится» – и резким движением сдернул с нее весь шифон. Не было медлительно-томных ласк, готовящих ее к половому акту. Он не встал перед ней на колени, не сказал ей тех благоговейных слов, которые она хотела услышать, не начал мягко и нежно готовить ее к неизбежному – она ни в какую не соглашалась переспать с ним до того, как он обретет на это юридическое право: то, что в свое время позволила себе ее мать, для нее было одиннадцатой библейской заповедью – а тут еще масла в огонь подлил ее собственный папочка, заявив ей:

– Ты – моя дочь, и с тобой у меня связаны самые большие мои надежды.

Но о надеждах самой Дианы так ничего и не было сказано, и потому она почувствовала себя жестоко и бесстыдно обманутой, когда нетерпеливый муж силой раздвинул ей ноги, облапил ее всю с таким напором, что сделал ей больно, затем, грубо схватив ее за руку, притиснул к своему пенису, такому огромному и твердому, что она завопила от страха, но эта, как он назвал ее, «игра в невинность» еще больше разозлила его. Когда же Диана заявила, что вовсе никого не строит из себя, он ей не поверил.

– Я же тебе не папочка, чтобы утаить от меня правду, мне-то известно, как все обстоит на самом деле, кстати, он тоже неплохо об этом осведомлен – да что там неплохо, отлично осведомлен, – поэтому нечего разыгрывать из себя невинность, таких дур сейчас и днем с огнем не сыскать...

– Но я и правда ни с кем не спала и никого из себя не разыгрываю!

И когда Брукс обнаружил, что она сказала чистую правду, увидел очевидное свидетельство этой правды, размазанное по всей простыне, когда ему вконец надоели ее слезы и жалобные крики, он одной рукой припечатал к кровати оба ее запястья, другой силой раздвинул ей ноги и до конца вошел в нее, правда, не без некоторого усилия – ее девственная плева оказалась на диво крепкой, – а войдя, сразу же опал, так как слишком долго провозился вначале, отчего вконец рассвирепел.

– Черт побери! Ты же ни хрена не умеешь делать! Разлеглась тут, как чурбан; разве это так делается? Тебя что, никто никогда не лапал на заднем сиденье?

– Не лапал! – Диану ужаснула сама мысль, что ее могли заподозрить в столь вульгарном и низком.

– Что же вас в этой вашей особой швейцарской школе блюли, как чашу Грааля, что ли?

Поскольку легенда Дианы утверждала, что она была помещена в одну из частных школ в Швейцарии, а не проходила курс лечения для больных, страдающих полным отсутствием аппетита, она только смущенно пробормотала:

– Да, там были очень суровые правила.

Что, в общем, было чистой правдой.

– Ну ладно, значит, придется мне самому кой-чему тебя научить. – Он зевнул, потом дружески похлопал ее по плечу. – А в первый раз ни у кого все равно толком ничего не получается. Как и в жизни: все познается в процессе практики...