Очарованный (СИ) - Дарлинг Джиана

Я впервые произнесла это вслух, и мне было приятно чувствовать, как слова наполняют воздух.

— Данте рассказал мне кое-что, — сказала она с дурным предчувствием. — Он сказал мне, что твой муж выкупил долг отца, так что, по сути, он купил тебя.

Горький смешок сорвался с моих губ прежде, чем я смогла сдержаться.

— Александр помог мне оплатить твое образование, Лена, обучение Жизель и билет Себастьяна на самолет до Лондона. Чем это плохо?

— Он превратил тебя в шлюху, — воскликнула она, ее глаза с низкими веками сверкали, как молнии сквозь грозовые тучи. — Никогда бы не подумала, что ты опустишься так низко, чтобы вытащить нас из Неаполя.

Рычание зародилось в моей груди и вырвалось с моими следующими словами.

— Осторожно, ты не знаешь, о чем говоришь, и я люблю тебя, правда, но есть вещи, которые нельзя простить. Ты уже подвергла осуждению Жизель и Синклера. Не делай того же со мной.

Мои суровые слова немного поумерили ее негодование, ее плечи слегка опустились, когда она положила руки на кровать и склонилась надо мной.

— Я просто волнуюсь за тебя, моя Кози, — сказала она мягким, грустным голосом, который терся о мою кожу, как мокрый бархат. — Я не понимаю твоей жизни, и это меня беспокоит. Ты появилась на ужине в честь Дня благодарения с рубцами на запястьях от этого человека, а теперь в тебя трижды стреляли из-за какой-то ерунды, в которую он тебя втянул.

— Ты осуждаешь меня, потому что не понимаешь, — спокойно сказала я ей.

Она усмехнулась.

— Эту ситуацию нетрудно понять, Козима. Этот человек купил тебя, избил, издевался над тобой и втянул в международную неразбериху, из-за которой тебе выстрелили в голову.

Я повернула голову, выискивая взглядом все, что не было ею и не было белым, устремляясь на полоску лазурно-голубого неба, едва различимую между небоскребами. Дешевая наволочка жестко прижималась к моей щеке и пахла антисептиком.

Непроизвольно я подумала о шелковых простынях на своей кровати в Перл-холле, перламутровых обоях, которые светились в фильтрованном британском свете, как внутренняя часть раковины устрицы, и богатой золотой антикварной мебели. Он был роскошным и богатым, ярким местом для буйной любви, которую я нашла в этих стенах.

Я моргнула, и воспоминание рассеялось, оставив на своем месте мрачную комнату и измученное лицо моей испуганной сестры.

Я судорожно вздохнула.

— Если ты не собираешься пытаться сопереживать или понимать, я не буду объясняться, Елена.

— Как я могу понять такое? Этот человек только причинил тебе боль, Козима. Что в этом может быть такого, что может нравиться?

— Может быть, мне нравится боль. Возможно, я из тех женщин, которые больше реагируют на расчетливую жестокость и дикость животных, чем на красивую романтику и сладкие банальности. Может быть, мне нравятся мужчины, которых большинство людей считают злодеями, а может быть, я из тех женщин, у которых больше тьмы, чем света. — Я пристально смотрела на нее, пока говорила, мои слова были скорее итальянскими, чем английскими, приправленными жаром моей родины и моей сердечной болью всей жизни.

Я устала объяснять себе свои пристрастия и пристрастия. Я не собиралась сидеть сложа руки, пока моя сестра, почти ничего не знавшая об обстоятельствах моей жизни, осуждала меня.

Лицо Елены плотно скривилось у губ, выпуклая шапка эмоций закупорила ее поры.

— Я единственная в этой семье, кто не помешан на извращениях? — спросила она, ее слова были резкими, но ее речь была такой мягкой, как будто она больше не могла найти в себе решимости по-настоящему осуждать нас.

Моя ярость сменилась нежной жалостью. Я провела рукой по шершавым белым простыням и открыла для нее ладонь. Осторожно, закусив губу, как будто собираясь сдаться своему моральному врагу, Елена сплела свои пальцы в мои.

У нее были мягкие руки, с прекрасным маникюром и выкрашенные в глубокий, почти пурпурно-красный цвет итальянского кьянти. Там было два кольца, по одному на каждой руке: первое — простое кольцо из золота с аметистом, которое Синклер подарил ей на их первую годовщину, а второе — сочетание оникса и жемчуга, которое я подарила ей в прошлом году на ее день рождения.

Я провела пальцем по золотому кольцу и посмотрела на нее, мое лицо было наполнено любовью, настолько великой, что у меня на глазах были слезы.

— Лена, cara, я знаю, что ты через многое прошла за последние несколько месяцев. Я знаю, как ты убита горем из-за отношений Синклера и Жизель. Я знаю, потому что мое сердце было разбито на протяжении четырех лет, пока я жила отдельно от Александра. Я знаю, потому что в каком-то смысле, даже несмотря на то, что мы снова вместе, шрамы того горя никогда не исчезнут. Но пожалуйста, дорогая, не позволяй этой боли поглотить твою жизнь. Впусти свет. Открой для себя кого-то нового, кого можно полюбить. Ты заслуживаешь счастья, но тебе нужно его найти, потому что добро редко падает перед кем-то на колени.

— Ой, заткнись, Козима, ты даже не представляешь, что это такое! Как… как униженно я себя чувствую. Каждый человек в Нью-Йорке знает, что Дэниел бросил меня ради моей младшей сестры. Она организовала полное и абсолютное опустошение моей жизни, какой я ее знала! — Лицо ее не выражало ни горя, ни гнева. — Маленькая Мисс Красавица, никто никогда не оставит тебя, не так ли? Ой, подожди… — Ее улыбка была тонкой, как бритва, и глубоко врезалась в нежную плоть моего сердца. — Кое-кто все же сделал это.

Я внезапно почувствовал взрыв ярости. Она кричала сквозь мою расплавленную кровь и вцепилась мне в горло, пытаясь вырваться, но взгляд моей сестры погасил пламя и превратил его в дымную печаль.

— Повзрослей, старшая сестра. Обида не дает тебе права быть жестокой. Неважно, что это разорвало твое сердце. Это случается с лучшими из нас. У тебя есть выбор, и тебе лучше сделать его как можно скорее, потому что, если ты продолжишь идти по тому же пути, которым шла с тех пор, как Син покинул тебя, тебе не на кого будет жаловаться. — Я высвободила свою руку из ее и повернула голову. — А теперь, не могла бы ты уйти? Я устала.

Она долго колебалась, прежде чем встать, поцеловать меня в лоб и уйти. Неделю спустя, в мой последний вечер в городе, она появилась на новоселье Жизель и Синклера, чтобы устроить истерику по поводу ее неожиданной беременности.

К несчастью, я предположила, что она сделала выбор, какой жертвой она хочет быть.

Той, кто навсегда остался жертвой.

Из задумчивости меня вывели звуки голосов внизу и тяжелые шаги по скрипучей деревянной лестнице. Мгновение спустя дверь открылась перед моим Александром, его волосы развевались в ряды льняной пшеницы, а серебряные глаза сверкали победой.

— Мы нашли его, — сказал он мне с холодным триумфом, который ощущался как трофей, брошенный между нами. Он закрыл дверь и подошел ко мне, ползая по моему распростертому телу на четвереньках и нависая надо мной. — Мы нашли ублюдка, который стрелял в тебя, и моя красавица, мы убили его.

— Я же говорила тебе, мне не нужно, чтобы ты устраивал для меня серию убийств, — напомнила я ему, хотя радость от осознания того, что человек, который пытался меня убить, исчез, заставила мое сердце учащенно забиться.

— Я совершил ужасные поступки, чтобы украсть твою любовь. Думаешь, я не совершу еще более ужасных преступлений, чтобы вернуть тебя? — спросил он с такой торжественностью, словно проповедник просил меня отказаться от урока, полученного от Бога.

— Нет, — честно сказала я и увидела, как он улыбается. — И я не могу сказать, что не люблю тебя за это.

Его радость пробежала по мне, как электрический ток, по моей коже побежали мурашки. Я обвила его руками и ногами, чтобы притянуть его к себе, и улыбнулась ему в лицо.

— Спасибо, — выдохнула я ему в губы, скрепив свою благодарность долгим, долгим поцелуем.

Он взял под свой контроль объятия, прижимая меня еще крепче к своему телу, его язык ласкал мой рот, пока я не захныкала.