За семью замками. Снаружи - Мария Анатольевна Акулова
— Это было отделение банка в центре города. Двое влетели, закрыли дверь, первым пристрелили охранника. Всех положили, потребовали достать кассу. Как ты понимаешь, группа приехала быстро. К тому времени труп был один. Среди тех, кто был в здании — пенсионеры, молодняк, одна девочка… Агата. С захватчиками начали вести переговоры. Быстро выяснили, что это не просто придурки и не «профессионалы», а мажоры. Причем нарики. Он не скрывал, чей он сын, просил позвонить отцу. Он так ему мстил за то, что отказался обеспечивать бабками на каждую прихоть. Это уже не впервые было, отец его отмазывал. Он мог кататься по городу бухим, под кайфом тоже бывало. Ловили. Имущество громил. Он себя не контролировал и не считал нужным это делать. А его отец шел по пути наименьшего сопротивления — подмазывал и подчищал. Везло, потому что до мокрух дело не доходило, а остальные вопросы решаются бабками. А тут, наверное, поехала крыша. Или отец ограничил его слишком сильно. Взбесился, решил устроить перформанс. Устроил, как ты понимаешь. Он дал час, чтобы «на поклон» приехал его отец. За каждые полчаса просрочки обещал плюс один труп. Это звучит ужасно, я понимаю, но я не преувеличиваю. Так и было.
— Они не штурмовали, потому что ждали отмашки от Вышинского?
Костя спросил, мужчина напротив хмыкнул. Посмотрел над плечом Кости в витринное окно, будто размышляя, потом в голубые Гордеевские глаза…
— А ты как думаешь?
— Группе приказали не штурмовать, ждать. Пошли по вертикали, всем ссыкотно было связываться с Вышинским напрямую. Не дебилы же, понимали, во что выльется. И вообще, и для них. Не хотели подставляться. И князька своего подставлять тоже не хотели. Рука-то кормит. Но пока их князек соображал — эти расстреливали. В итоге пересрались даже между собой, один убил другого. Может даже случайно. Это его не остановило. Остался сам — продолжал психовать. Страдали люди. Жизнями платили. Закончилось всё тем, что младший Вышинский остался один на один с ребенком. Вероятно, тогда Вышинский разродился решением. Героический, сука, поступок. Пожертвовать сыном-ушлепком ради какой-то одной маленькой убогонькой жизни. А может он давал приказ штурмовать, но не ложить своего. Просто как-то так случилось… Начался штурм. Его грохнули. А дальше… Кому стало бы легче от того, что люди узнали бы правду, ведь так? Вышинский уже пострадал — сына лишился. Зачем усугублять, если можно нарисовать всё так, будто захват проводил один? Тот, которого убили чуть раньше. Зачем накликать на себя беду и получать нового князька, если с этим — норм работается? Если с этим все уже повязаны. Если этот позволяет и не бедствовать, и в порядке держит. За редкими исключениями. Вот такими. Но что такое восемь жизней, правда ведь? Статистическая погрешность, не больше. Не будь Вышинского — твердого хозяйственника, может весь город в трупах был бы.
Костя говорил, чувствуя, что грудь распирает от злости. Потому что в этом вся суть порочности системы, которую он раньше воспринимал данностью. Абсолютная безнаказанность. Абсолютное бесстрашие. Сплошная круговая порука, в которой нет места ни справедливости, ни бунту против её отсутствия. Потому что локомотив несется, снося всё на своем пути. Люди разлетаются, как кегли. Судьбы рушатся со звуком хрустящих костей и разрывающихся душ. Но их глушит бесконечный, закладывающий уши, гудок поезда, который не перекречишь, который не переплачешь.
— Договорились, подтасовали. Записи с камер удалили, свидетелей нет. Агата сказала то, что надо было сказать, если её вообще кто-то спрашивал, а не списали на аффект. Замяли, в общем. И жили себе дальше. Ну и в принципе, почему не жить-то?
Костя задал вопрос, следователь плечами пожал, смотря при этом с легкой улыбкой…
— Мне очень нравится в тебе самоуверенность. Почему-то не сомневаюсь, что не мне одному. Наверное, именно благодаря этому ты так многого добился. И ещё добьешься. Но иногда это плохо, потому что ты спешишь.
— В чем я неправ?
Костя спросил, Валентин перевел голову к другому плечу. Снова улыбнулся. Он чувствовал себя расслабленно. Будто убедился в своей правоте. Будто знает: всё сделал правильно…
— Они не ждали отмашки от Вышинского, Костя. Отмашка была, когда его сын грохнул напарника.
— Тогда чего они ждали?
— Ты неправильный вопрос задаешь. Не «чего они ждали», а «какой была отмашка».
— Какой?
Спрашивая, Костя уже знал ответ. Он очевиден, пусть и до невозможности страшен. Настолько, что до последнего пытаешься убедить себя в том, что всё иначе.
— Ждать, пока он сам положит всех свидетелей.
— Когда штурм начался — Агата была жива.
Костя складывал в голове и параллельно озвучивал. Видел в глазах напротив ответы и чувствовал, будто дохнет просто. Злость уже не жжет грудь, она с головой накрывает, преображаясь в абсолютный страх.
— Потому что она нашла пистолет. Ублюдок отвернулся, она потянулась за пушкой. Штурм начался, только когда она нашла пистолет и направила на него…
Который рушит последние капли веры в собственное хладнокровие.
— Они не собирались её спасать, Костя. Они должны были спасти его. Незаметно вывести, передать отцу. Потом бы всё сфальсифицировали. Убийца отлежал бы в больничке, а через какое-то время вернулся, как новая монета. Просто Агата об этом не знала. Она разрушила их планы. Она не знала, что на улице ждут, когда ему надоест с ней играться, что всем уже без разницы, одним человеком больше или меньше. Что для всех, кто в курсе, она — уже труп. Она ждала помощи, но никто не собирался ей помогать. Она просто очень хотела жить…
Валентин подводил к главному, не говоря напрямую то, что Костя уже понимал. Он будто всё это видел. Причем её глазами.
Казалось, что даже ощущал, как рвется из груди её сердце за секунду до… Не осознавая, что это рвется его. И что тоже за секунду.
— Это она его застрелила…
— Да, Костя. Это сделала твоя Агата.
Глава 25
Костя летел домой, раз за разом прокручивая в голове рассказ следователя, который слишком рьяно взялся разбираться в том, что собирались прятать.
Дело вёл не он. И даже доступ к материалам он получить не должен был. Но однажды
