Анна Берсенева - Опыт нелюбви
Кира даже зажмурилась, так ясно стояла у нее перед глазами его рука со всей ее ласковой силой. Как будто и не было всего остального – молодой жены, поцелуя под крики «горько».
Точно так же лежали его руки сегодня на столе, а когда он взял игольницу и книгу, то Кира подумала, что если бы он сейчас взял не книгу, а ее руку, то она умерла бы от счастья.
О господи! Она зажмурилась, потерла виски. Наваждение какое-то!
Она вышла из кухни, прошла по длинному коридору к Тишкиной комнате. Квартира была такая же большая, как и неуютная. Театр можно разместить в такой квартире, со всеми мастерскими и гримерками, а жить нельзя.
Она думала, что вид спящего ребенка ее успокоит. Это было такое огромное явление в ее жизни, что оно занимало все ее внимание.
Ребенок спал как всегда – разметавшись на кровати, в глубоком покое. Но ее не успокоило и это.
Она была так растеряна, что, возвращаясь обратно в кухню, ударилась лбом об угол стены на повороте и вскрикнула. Одно было достоинство у этих унылых хором: в них можно было хоть в голос орать, не боясь разбудить Тишку.
Орать в голос Кире не хотелось. Она не понимала, чего ей хочется. Она выключила свет и села к кухонному столу, потирая ушибленный лоб.
«Этого не может быть, – сказала она в мыслях, но словами. – Но это есть. Он мне сердце взбудоражил и тело тоже. Почему так произошло? Я не понимаю. Но это не значит, что этого нет. Это есть».
Ее слова были похожи на шаманские заклинания. Непонятно только, чего она хочет достичь с их помощью.
«Надо ему позвонить. Нет. Что я ему скажу? Приходи, Федор Ильич, я думаю только о тебе? Он подумает, я свихнулась».
Но, говоря себе это, она понимала: не подумает он так. Не подумает, потому что и с ним происходит сейчас что-то схожее.
Наверное, он сидит сейчас на лавочке у пруда и думает о ней. Или на постаменте у Крылова сидит – они любили сидеть возле Слона и Моськи, когда их водили гулять на Патриаршие.
С чего Федору Ильичу сидеть там сейчас, в темноте и метели? Но ей казалось, что это так.
Шаги послышались на лестнице. Внутри квартиры ни звука не расслышишь, такие здесь стены, а входная дверь хлипкая, деревянная, вот и вздрагиваешь от каждого шороха, хотя чего вздрагивать? Да она и не вздрагивала раньше.
Кира вышла в прихожую, прислонилась к двери. Шаги замерли по другую ее сторону. Они стояли и слушали молчание друг друга.
«Сердца через дверь бьются», – подумала она.
Странно, что ей приходят в голову такие слова. Но она этому не удивилась.
Кира открыла дверь. Федор стоял на пороге, только шаг сделал в сторону, чтобы дверь могла открыться. Он не удивился тоже. Волнение било его так сильно, что это напоминало не волнение, а лихорадку.
– У тебя окна темные, – сказал он.
Логика этих слов была непонятна. Но Кира не искала в них логики. Она и не поняла даже, что он говорит. Она смотрела ему в лицо, в глаза.
– Ты замерз, – сказала она.
В ее словах логики не было тоже, потому что он не выглядел замерзшим – наоборот, губы у него были сухие, как будто его жар изнутри сжигал. Не как будто, а так и есть. Кира понимала этот жар. Он и ее охватил, как только она увидела Федора на пороге.
– Там какое-то гулянье на Патриарших, – сказал он.
– Я знаю. Фестиваль. Я по дороге видела.
– Кира, я не ожидал, что так будет.
Можно было подумать, что он говорит о фестивале. Но она так не подумала, конечно.
– Я тоже, Федь, – мгновенно пересыхающими губами ответила она. – Что же ты не входишь?
– А можно?
– Да.
Они оба растеряны. И пусть он войдет, они попытаются понять, что с ними происходит.
Но когда Федор вошел, закрыл за собою дверь, ничего они понять не смогли. Кира не смогла, во всяком случае, да и забыла об этом своем намерении. Она вскинула руки и обняла его. Она боялась на него взглянуть или боялась, чтобы он на нее взглянул, поэтому спрятала лицо у него на груди.
А Федору куда было прятаться? Да он и не хотел, наверное. Кира почувствовала, как он целует ее макушку. Ей захотелось, чтобы он поцеловал ее по-настоящему. Она оторвалась от его груди, подняла голову вверх. Он поцеловал колечки у нее на лбу, придержал их губами. Потом коснулся губами ее губ, как-то вопросительно коснулся.
– Ты боишься? – спросила Кира.
– Да.
Голос у него был изумленный.
– Ты никогда ничего не боялся.
– А такого никогда и не было.
– Федь, – жалобно сказала она, – я сама ничего не понимаю. Ты меня даже не спрашивай!
– Не буду.
Он наконец улыбнулся. Стал похож на себя всегдашнего.
Нет, не похож! Не было в нем, всегдашнем, этого порыва, этой страсти и силы, то есть нет, сила была, но не такая, совсем не такая, никогда она не была на Киру направлена, и вот так, безоглядно.
Федор целовал ее, а она судорожно пыталась расстегнуть молнию у него на куртке.
– Кир, может, пойдем куда-нибудь? – Голос у него срывался. – Там какой-то отель открылся, я видел… Ребенок же здесь, а я… Не могу я сдерживаться! – чуть не со стоном выдохнул он.
– И не надо, – шепнула она прямо ему в губы. – Здесь стены, как в средневековом замке.
Неизвестно, понял он, что она сказала, или понял, что ни до какого отеля они просто не доберутся… Федор сбросил куртку и, поскорее обняв Киру снова, повел ее в комнату. Она шла с ним, как будто он лучше знал, куда идти. Да так оно и было.
Комната ее была первой после прихожей. Кира выбрала ее случайно, а теперь оказалось, что правильно: до Тишки длинный коридор с поворотом, в самом деле ни звука до него не донесется.
Что это очень кстати, стало понятно сразу же, как только они в Кирину комнату вошли. Федор не зря сказал, что сдерживаться не может. Да и ее охватило такое страстное бесстыдство, как будто она была древней римлянкой с напудренной золотой пудрой грудью.
Правда, грудь ее была и не видна, потому что им не хватило терпения раздеться. Они упали на кровать, Федор только джинсы расстегнул, а Кира просто подняла платье и обняла его ногами, руками – всем телом.
Все это произошло так быстро, что она и почувствовать ничего не успела. Но это не расстроило ее и не обидело – она чувствовала, как он бьется у нее внутри, и это было такое счастье, что все остальное не имело значения.
Но для него имело. Еще во время своих судорог он шептал обрывисто и горячо:
– Прости… хорошая… да что ж… так!..
А потом, как только успокоился и поднял голову от ее плеча, то проговорил виновато:
– Прости, Кира. Какую-то осень патриарха я тебе устроил!
Она засмеялась. Федор мало походил на диктатора из «Осени патриарха». Хотя тот, правда, тоже овладевал женщинами не раздеваясь, только штаны расстегивал.
– Остановимся на древнеримском патриции, – сказала она и поцеловала его губы.
