Яков Шехтер - Каббала и бесы
Слово «Ренессанс» многократно повторяется в тексте – и не случайно: Возрождение было началом секуляризации Европы. Она коснулась евреев на несколько столетий позже их христианских соседей, однако последствия оказались не менее разрушительными и страшными. Героям повести приходится вести борьбу за «синагогу» в то время, когда великие раввины, заложившие основы религиозной общины современного Израиля, уже оставили наш мир. (Оба важнейших духовных лидера догосударственной эпохи названы в тексте Шехтера поименно – рав Кук и Хазон Иш.)
Духовную силу ушедших поколений олицетворяет также символическая фигура рава Штарка («штарк» на идише означает «сильный»). Рав Штарк отправился на Небеса, вместе с ним ушла святость, и вот тут-то, в отсутствие настоящего мудреца и знатока Торы, синагога переполняется нечистью – реальными, не выдуманными бесами, наводящими порчу на здание и его обитателей.
Совершим небольшое отступление и отметим, что для прозы Якова Шехтера характерно использование четырех знаковых систем: русского языка, языка еврейской символики, языка гипертекстовых «ссылок» и авторской системы образов и представлений. Помимо сознательно вводимых гипертекстовых ассоциаций, в рассказах Шехтера иной раз зажигаются «маячки», подаренные автору русским языком и русской культурой. Вряд ли автор сознательно воздвигает мост между «Бесами в синагоге» и повестью не любимого им Гоголя – самого последовательного юдофоба русской литературы, однако где-то рядом с синагогой «Ноам алихот» маячит призрак церкви, одержимой чертями и панночкой-ведьмой.
Подобно Хоме Бруту, одинокие герои Шехтера укрываются в «меловом круге» личной веры и рукотворных обычаев. Таким обычаем-оберегом, со временем приобретающим экзистенциальный смысл, становятся для общины «Ноам алихот» поклоны, которые следует отвешивать газовой трубке. Поклоны невозможно упразднить: никакого религиозного значения у них нет, но нельзя удалить невидимую трубку – непредставимо и больно стереть память о раве Куке или Хазоне Ише. Недаром синагога зовется «Ноам алихот» – «приятные обычаи». Другой «меловой круг» – холодная печь, пришедшая из местечек Восточной Европы (именно в холодной печи находит заветный клад Ицик-пекарь – персонаж хасидской сказки). Огонь (духовное озарение) разжечь некому, но печь не убирают в надежде на лучшие времена.
Что же это за бесы, не оставляющие в покое молитвенное собрание? Эти фантастические существа слишком напоминают пеструю компанию адептов эсхатологических, мессианских и неокаббалистических течений и сект, рьяно ведущих свою пропаганду на просторах России, Израиля, Америки и других стран. Демоны-модернизаторы часто заслоняют от простого еврея более «спокойные», классические течения иудаизма с их «приятными обычаями» и освященными веками правилами изучения Торы. Для того чтобы подготовить читателя к появлению бесов, Шехтер заводит правление «Ноам алихот» в хасидскую синагогу, где воодушевленный многочисленными «чудесами» меламед демонстрирует гостям «мистический обряд» – опускает письмо в книгу своего покойного Ребе и получает странный ответ, который тут же истолковывает еще более странным образом, оставляя реб Вульфа, Нисима и Акиву в полном недоумении.
Явление чертей продолжается: Акива рассказывает своим спутникам семейную легенду, уносящую читателей то на Кубу, то в самую пучину Бермудского треугольника. Эта удивительная сказка ловко сконструирована из околонаучного фольклора наших дней и талмудических преданий, а также средневековых сказаний о затерянных где-то за горизонтом десяти коленах Израилевых. Пьяные черти в синагоге таинственного «острова десяти колен» – злая карикатура на реальных «чертей» из тех самых хасидских кругов, которые чуть было не учинили Вульфу, Акиве и Нисиму второе обрезание:
«Островитяне заглатывали пойло целыми стаканами, хищно и жадно, и быстро хмелели, а, захмелев, возвращались в главный зал и пускались отплясывать вокруг “бимы”. Вскоре синагога оказалась заполнена пьяными. С раскрасневшимися лицами они мерно ходили по кругу, невнятно горланя песни, размахивая руками, подпрыгивая, как бы изображая веселье и упоение. Картину народного ликования портили только лица: одеревенелые, с застывшими навыкате глазами».
Но если водятся в синагоге Шехтера черти, то должна быть и панночка-ведьма, как ей не быть! – и автор, подразнив читателя пародийной легендой о демонице Нешикуле, чьи смертоносные поцелуи убивают молодых ешиботников, отправляет вторую демоницу в дом благочестивого кубинского еврея, чудом удравшего с острова чертей. Тут просто напрашивается фрейдистское толкование сюжета – то ли потому, что герой носит безличное имя «Гевер» (мужчина), точно персонаж психоаналитического опуса, то ли потому, что имя демоницы – Махлат («болезнь», сиречь невроз). Да и сюжет о доме, где в подвале прячется демоница, а на верхних этажах правит «тихая европейская жена», Шехтер позаимствовал из народной сказки. Фольклор, как известно, – ценнейший материал для исследования «коллективного бессознательного». Гевера-мужчину раздирают противоречия: в его «подвале»-подсознании гнездится могучее ID, заставляющее все реже и реже посещать верхний этаж личности – супер-эго, где когда-то властвовали традиция, долг и моральные ценности.
Интересно сравнение концовки этого сюжета в повести Шехтера и в народной сказке. Сказочные демоны – дети местечкового еврея и чертовки – тихо покидали раввинский суд, сраженные непоколебимой логикой Талмуда. Совсем не так мирно завершается дело в постфрейдистском и постсекулярном мире Якова Шехтера, в котором знаки вопроса расставлены там, где традиционная мораль уверенно ставила точку. Демоница-ID идет в наступление, и супер-эго – «тихой европейской жене» – приходится с ней мириться.
Гастрономический обряд примирения заставляет вспомнить об одном из понятий философии Каббалы – «йеникат клипот»: «подкармливании» нечистых сил с целью их дальнейшего обуздания. Эффектная концовка истории Гевера (поместье Гевера отныне зовется Гевара – не отсюда ли вышел Эрнесто Че Гевара?) напоминает о революционной бесовщине, хорошо знакомой русскому читателю.
Чуть особняком стоит в повести рецепт субботнего чолнта, который, как уверяет нас автор, способен усмирять бесов. И снова мы читаем великолепную пародию на текст одного из «демонических» неокаббалистов – лукавая литературная игра, не всем понятная, но оттого не менее язвительная.
Завершается повесть «Бесы в синагоге» явлением технократического Вия по прозвищу «Томограф». Томограф спасает «Ноам алихот» от мнимых демонов, удаляя из печи технику, при помощи которой «рынок» изводил молитвенное собрание. Казалось бы, все хорошо – рационализм избавил «синагогу» от суеверий и мракобесия. Но в шуме мотора удаляющейся машины герои повести вновь слышат все тот же бесовский хохот. Вместе с аппаратурой, подброшенной «рынком», коварный Вий-Томограф уносит последнюю надежду прихожан – простодушную народную веру в чудеса. Именно простая вера удерживала «синагогу» от окончательного падения – а теперь ее будущее зависит от прямого вмешательства с Небес.
