Наталья Шумак - Провинциальный роман. Книжная девочка
— Вы смотрите на часы. Пора?
— Да. Увы. Могу я на прощание тоже проявить любопытство?
— Прошу вас.
Микаэль склонился к Арине.
— Рисунки! Герр Нейман пробалтывается не только вам.
— А, ерунда.
Отмахнулась Арина.
— Я не смотрю телевизор. Свободного времени масса. Вот и вспомнила детское увлечение.
— Вы работаете карандашом?
— Ручкой, фломастерами. Иногда помогаю пальцами.
Она изобразила, что слюнявит указательный и старательно трет лист. Высунув кончик языка от усердия.
— Позволите взглянуть?
— Конечно, только не относитесь к моему время провождению серьезно! Идет?
— По рукам!
И они поехали к корпусу.
* * *— Но это очень интересно, Арина!
— А, бросьте! Я видела настоящую живопись, слава Богу. Моя мазня просто способ расслабиться.
Микаэль перелистывал рисунки. В основном цветочная тема, благо за натурщиками никуда ходить не приходилось. Новые букеты поступали чуть не каждый день.
— Почему эта орхидея такая злая?
— Плохое настроение. Мое плохое настроение.
Арина посмотрела на хищный цветок, испещренный пугающими силуэтами. И вытянула лист из руки профессора.
— Ради Бога, Микаэль. Я знаю себе цену. Не хватало только угодить в наивные художники.
— Но это, действительно, хорошо.
Арина вспомнила картину, выполненную дочерью Федора, и поскучнела.
— Не льстите мне, я уже сержусь.
Отшвырнула стопку изрисованной бумаги прочь. Отвернулась. Сухая твердая ладонь оперирующего хирурга чуть коснулась ее плеча.
— Раз вы так относитесь к своему… баловству, может подарите мне пару рисунков?
— Да, забирайте все.
— Я ведь так и поступлю.
— Пожалуйста.
— Действительно можно?
Арина уставилась на профессора. Издевается что ли? Но не обнаружила и тени усмешки.
— Берите. Я не знала, чем вас обрадовать, отблагодарить за цветы, внимание… А тут, такая удача привалила.
Микаэль поцеловал ее пальцы и встал.
— Мне, решительно, пора. Увы.
Рисунки он бережно держал у груди.
* * *— Как дела, малышка?
— Замечательно, спасибо.
— Я говорил с твоим врачом. Он считает, что на следующей неделе тебя можно выписать. Я не смогу тебя забрать, к сожалению. В клинике дадут сопровождение до аэропорта, а у нас встретят. Пойдет?
— Да, Федор, конечно.
— Что так вяло отвечаешь? Обиделась?
Арина ответила со скрытой в голосе ухмылкой.
— Слегка.
— Говорят, ты уже можешь стоять?
— Учусь ходить с тростью.
— Все подживает?
— Да.
— Видишь, я выполняю обещания.
— Вижу.
— Говорят также, что ты не скучаешь в одиночестве.
— Ты имеешь в виду профессора Микаэля?
— Этот старый хрыч часто навещает мою девочку?
— Он не старый хрыч.
Арине стало грустно. Беспричинная ревность Федора показалась отвратительной. Но тут послышался смешок. Резкий и колючий.
— Ты пьян?
— Слегка.
— Ты же не пьешь!
— Очень редко. Не грузись.
Она предпочла промолчать. Но в предгрозовой паузе проскочила молния. С большим трудом Арина сосредоточилась на дальнейшем разговоре, заставив себя не обращать внимания на нетрезвые нотки, проскальзывающие в речи любимого человека. В конце то концов, с какой стати она обижается на Федора? Кто она ему, чтобы диктовать условия? Директор фирмы?
— Давай завязывать, малышка. Я позвоню в субботу.
— Лучше в воскресенье.
Горько пошутила девушка. И прикусила губу, чтобы не заплакать. Федор подковырки не заметил.
— В воскресенье, так в воскресенье. Пока!
И отключился. В последнее мгновение Арина расслышала женский смех. Трубка выпала у нее из руки. Абсурд ситуации делал положение безвыходным. Обязана. Целиком и полностью обязана! Каждый день пребывания в клинике, каждая процедура, уж не говоря о такой мелочи, как билеты, питание, книги и бумага — стоит недешево. И эти деньги принадлежат мужчине. Вот в чем правда. Доктор Нейман обещал, что вскоре она сможет ходить почти нормально. От участи калеки ее избавила щедрость Федора. Но что было причиной? Жалость? Одна лишь жалость? Господи! Уязвленная и несчастная девушка попыталась рассуждать здраво. Он ничего не обещал, никогда. Просто помог. А теперь потихоньку исчезает из ее жизни? Что ж, имеет полное право. Она постарается отпустить его легко и с благодарностью за помощь. Чтобы он запомнил Арину улыбающейся и осчастливленной его участием. А если это будет слишком больно? Она сумеет вытерпеть. Не самая бесхребетная девочка в мире все таки. Паскудная память мгновенно подбросила картинку. Щека Федора на ее бедре. Влажные губы улыбаются. Зачем? Зачем это было в ее жизни?
* * *Расстроенный профессор проводил Арину сам. Преподнес в подарок шикарную черную трость с набалдашником из слоновой кости, инкрустированной золотом и эмалью. Сказал тихо.
— Светские львицы, посещавшие скачки, любили такие штучки. Было очень модно сто лет назад.
Арина откинулась на сиденье и ответила.
— Я ужасающе несовременна? Спасибо, Микаэль.
Он ласково и коротко похлопал ее по ладони.
— Надеюсь, вы избавитесь от палки через месяц.
До аэропорта доехали на коричневом мерседесе господина барона. Время от времени Арина перехватывала грустную улыбку профессора. Вот кто будет по ней скучать! Что-то невысказанное, нежное и прекрасное струилось мимо и исчезало за сценой. Арина благодарила судьбу за нечаянный подарок и любовалась окрестностями. Сказочно-кукольный облик улиц поражал воображение. Для провинциальной русской девушки, выросшей в доме с видом на помойку, все казалось почти чудом. И сияющие тротуары, и невероятно аккуратные лужайки перед домиками.
— Почему вы улыбаетесь, дорогая? Радуетесь, что вскоре избавитесь от моей назойливой опеки?
— Очень смешно.
— …
— Два месяца промелькнули, как одно мгновение.
— Это так.
Арина вопросительно посмотрела в умные глаза. Микаэль держался молодцом, но странный блеск выдавал сдерживаемые слезы. Господи! Да кто она такая, чтобы из-за нее переживал Врач? Мастер? На Маргариту явно не тянет. За фасадом интеллектуального великолепия прячется маленькая несчастная девочка из трущоб. Ни капли королевской крови. Легко ли быть умной плебейкой?
— Очень привязался к вам, дорогая. Разлука меня пугает.
— Жизнь состоит из разлук.
— Вы любите ЕГО?
В голосе сквозило неодобрение. И чем Федор не угодил? Вздохнула, поняла, что притворяться не стоит, и кивнула так резко, что едва голова не слетела с плеч. Жест получился излишне экспрессивным, сценическим сверх меры, ну да — что наша жизнь, как не подмостки?! Шекспира с его гениальным сравнением не переплюнешь.
