Анна Климова - Осенняя женщина
Актеры были в своей обычной одежде, но что-то в словах скрывалось такое, отчего это странное несоответствие не замечалось.
Димка тихонько сел в кресло.
«Писатель» в это время, обхватив голову ладонями, произносил замогильным голосом, все усиливая тон:
— Ты спрашиваешь меня, что я за человек. Ты хочешь это знать? Я НОЛЬ. Меньше, чем ноль. Меня нет! Я возомнил себя кем-то другим. Нельзя рвать жилы только ради того, чтобы кучка недоучек прочитала твою писанину, поцокала языком и решила, хорошо это или плохо. Хорошо — плохо. Плохо — хорошо. Зачем мне это? Я спрашиваю себя: зачем?
— Но роман был прекрасный! — воскликнула Дашка-Венера, голос которой звучал непривычно звонко в пустом зале.
— Это НЕ ФАКТ! Потому что я не считаю его таковым. Жизнь… она… она глубже, интереснее. Ни мне, ни кому бы то ни было не переплюнуть ее в красочности, образности, многогранности и в силе причинно-следственных связей. Вот это, это, это и это обман! Обман, который все мы с той или иной степенью внимания поглощаем каждый день. Обман, построенный на иллюзии достоверности. Жалкая пародия на жизнь. Вы хотели видеть во мне оригинального автора. А я не оригинален! Я такой, какой я есть. Ты говоришь, роман был прекрасный. Обман может быть прекрасным с виду, но не по сути. А я обманывал. И себя обманывал, и всех вокруг.
— Какой обман? Какой?! — уже вопила Дашка, хватая партнера за плечи.
— Какой обман? Я тебе скажу. Но сначала спрошу. Зачем я не сплю ночами, описывая каких-то героев, до которых людям в обычной жизни нет никакого дела. Мертвые слова делают людей более живыми? Безжизненные страницы, заполненные значками и символами, заставляют ЧУВСТВОВАТЬ и ДУМАТЬ так, как не способны на это те, кто ходит рядом с нами, дышит, мыслит, страдает и любит. Они смотрят, но не видят. Они думают, но не могут осмыслить. Они чувствуют, но не сопереживают. Это ли не обман? Это ли не ловкость рук борзописцев, к которым я себя причислял? Не хочу.
— Скажи, что плохого в том, что ты заставляешь людей чувствовать и смотреть на себя со стороны? Что плохого в том, что ты заставляешь их думать?
— Плохо то, что все это они умеют делать и без меня, но не делают. Они тешат себя надеждой на то, что они — думающие и чувствующие существа. Если это не так, то мои книги им не помогут. И ничьи другие. Все это бессмысленно. Бессмысленно и глупо, поверь мне.
— Нет, это не глупо. Это не должно быть глупо. Потому что это слишком… бессмысленно.
— Так и есть.
— Может быть, — по щекам Дашки лились взаправдашние слезы. — Но посмотри на меня. Посмотри хорошенько. Не как на второстепенный персонаж, который исчезнет незаметно к середине книги. Не проходи мимо меня. Не отворачивайся. Я тоже живу. Тоже дышу. Чувствую. Как и ты. ТЫ ругаешь всех за бесчувствие друг к другу, однако сам из той же породы читателей — чувствуешь что-то, только читая, и забываешь обо всем с последней прочитанной страницей. Так вот я не последняя страница. Я хочу, чтобы ты увидел неравнодушный взгляд. Равнодушие убивает. Если ты полагаешь читателей равнодушными, то я не хочу быть читательницей. Я не твоя читательница.
— Кто же ты?
— Человек, который смотрит и видит.
Невидимый до сих пор режиссер поднялся со своего места в первом ряду и крикнул:
— Стоп! Отлично, отлично, ребята! Сегодня вы просто великолепны! Даша, ты умничка! Женя, когда произносишь фразу «Они тешат себя надеждой…», после слова «они» — пальцем за сцену, в сторону кулис. Резко! Обличающе!
Димка почувствовал легкую ревность, когда увидел, как улыбающаяся Дашка и ее партнер радостно взялись за руки. А еще все более крепнущую уверенность в том, что она совсем не так глупа, как кажется. Неужели это оттого, что она произносила слова, написанные другим человеком?
— Даш! — позвал он.
Она махнула рукой и обратилась к человеку в первом ряду:
— Игорь Иванович, со мной на сегодня все?
— Да, можешь отдыхать. Завтра, как всегда, — в три. Не опаздывай.
Подхватив за кулисами сумку и куртку, Дашка сбежала со сцены к Диме.
— Ты долго смотрел? — спросила она, вся счастливая и раскрасневшаяся.
— Достаточно, — буркнул он, целуя ее.
— И как тебе?
— Неплохо. Ты непривычная… здесь. Не такая, как всегда, я хотел сказать.
— Да? — кокетливо посмотрела она на него. — И какая же я «как всегда»? Глупая?
— С чего ты взяла? — невольно покраснел он.
— Ни с чего. Сама знаю, — пожала она плечами. — Ну и долго мы тут будем мяться?
— Пошли?
— Есть куда?
— Может, поужинаем? Я собирался в «Крынiцу» на проспекте.
— Ой, никак Димочка зряплату получил! — хохотнула Даша. — Извини, извини, извини, — она притянула его к себе за лацканы пальто и чмокнула два раза в щеку. — Ты мне сейчас напоминаешь Калягина в «Здравствуйте, я ваша тетя». Такой же бедненький обаяшка, как и он. И мне хочется тебя пожалеть, погладить.
— Не здесь же, — шепнул он.
— Жалеть, Димочка, можно везде и всегда, — вздохнула она, обматывая вокруг шеи шарф. — Это никому и никогда не мешало.
Когда они вышли из театра, Димка подумал о том, что дорого дал бы за то, чтобы вместо заляпанного осенней грязью жигуленка, припаркованного на стоянке, оказалась машина посолиднее. А жигуль сейчас… лишнее напоминание о его незавидном материальном положении, над которым так любила в последнее время иронизировать Дашка.
Но, усаживаясь в салон, она промолчала. Даже повернула к себе зеркальце заднего обзора и принялась как ни в чем не бывало подкрашивать губы. На эти пухленькие, аккуратненькие губы он любил смотреть. И особенно, когда она водила по ним помадой, а потом корчила забавные гримаски, пытаясь распределить помаду равномерно. Ему нравилось даже то, как она открывала колпачок помады — резко, словно разламывая тюбик, и на ее лице иногда появлялось это выражение, соответствующее праздничным фанфарам «Та-да-а!». Он полюбил ее неожиданно серьезную роль в спектакле. Постепенно привыкал к ее странному характеру — смеси взбалмошного кокетства, иронии, смешливости на пустом месте, нарочитой капризности, больше подходящей маленькой девочке, и решительности самого твердого свойства. Даша действительно была решительной девушкой. И он сам себя обманывал, убеждая, что это не так. Но она была решительной. И он любил ее решительность.
— Ну, так и будешь на меня пялиться? — продолжая заниматься губами, поинтересовалась она, после чего сказала своему отражению: — Красота — это страшная сила!
Дима, словно очнувшись от наваждения, завел мотор и, глядя в заднее окно, чтобы ненароком не задеть чей-нибудь крутой джип, вывел жигуль на трассу. В плотном потоке машин внимание его сосредоточилось на дороге. Дашка по обыкновению принялась заполнять собой все паузы — болтала о разных разностях, произошедших с ней за последние несколько дней. Между делом она включила автомагнитолу и настроилась на одну из FM-станций, диджей которой предложил им немедленно дозвониться, чтобы получить какой-то приз.
