Танцующий в темноте - Т. Л. Мартин

— Я знаю, — хрипит он.

Когда раздается стук в дверь, я подпрыгиваю. Он отстраняется, чтобы заглянуть мне через плечо, но крепко держит меня в своих объятиях.

— Ты хотел, чтобы я подождала? — голос Обри доносится до моих ушей, и я ерзаю рядом с ним, чтобы посмотреть на нее.

Она подмигивает, когда видит меня, затем возвращает свое внимание к Адаму.

Он задерживает мой взгляд на секунду, как будто обдумывает ответ, прежде чем покачать головой.

— Нет. У нас нет времени ждать.

Он отходит на шаг и стаскивает меня со стола. Поправляя платье, я перевожу взгляд с него на Обри.

— Что?

Адам наклоняет подбородок в ее сторону.

— Обри отведет тебя в мою комнату. Ты останешься там на минутку, пока я найду своего брата и покончу с этим дерьмом навсегда.

Я следую за ним, когда он направляется к выходу, и он снова смотрит на меня.

— Держитесь вместе. И не выходите из моей комнаты. Понятно?

Мы с Обри киваем головами в унисон.

Как только он уходит, я зову:

— Адам.

Он останавливается, оглядываясь через плечо.

— Почему ты терпишь его? Райфа?

Он приподнимает бровь.

— Потому что я обязан ему своей жизнью.

— Губы красные, как кровь, волосы черные, как ночь,

принеси мне свое сердце, моя дорогая, ненаглядная Белоснежка.

— Королева Равенна

(Четырнадцать лет)

После следующего сдавленного крика, вырывающегося сквозь стиснутые зубы, у меня дребезжат барабанные перепонки. Ненависть пробирает до костей, чем дольше я смотрю, но я не могу отвести взгляд.

Я никогда не видел, чтобы это делалось подобным образом.

Тонкие струйки крови стекают по широкому торсу Гриффина. Он изгибается под скальпелем, пока Катерина режет, вращая рукой и рисуя мелкие узоры, как будто он ее гребаный альбом для рисования. Мои глаза прикованы к каждому движению лезвия, в венах пульсируют всплески энергии, которые я не понимаю. Запах свежей крови и пота наполняет воздух, на его шее бьется пульс, а кожа раскраснелась, и это — так как я бы это сделал.

Гриффин, он этого не заслуживает, и каждый порез только заставляет ненависть глубже просачиваться в мою грудь. Но сделать это, вонзиться в плоть тех, кто организовал весь этот дерьмовый праздник, смотреть, как они страдают от каждого удара клинка, и вспоминать каждого человека, погибшего от их рук… Я вдыхаю зловоние и проглатываю его, позволяя ощущению наполнить меня. Господи, я никогда не испытывал ничего более приятного.

— У тебя все хорошо, Гриффин, — воркует Катерина. — Я знала, что ты покажешь мне все своими глазами, если я прикоснусь к твоему прошлому. Я бы хотела, чтобы ты обсудил парней, которые оставили тебе эти шрамы, но и этого достаточно для эмоций.

Она улыбается, ее голос звучит отстраненно.

— Я верю, что твои работы могут быть самыми честными из всех к тому времени, когда я закончу с тобой.

Она оглядывается на меня через плечо, скальпель все еще вращается в ее руках.

— Что ты думаешь, Любимый? Конечно, твои будет красивее?

Я прищуриваю глаза, но она уже поворачивается к другому ребенку.

— Да, — напевает она себе под нос. — Мой милый, сладенький питомец.

Катерина останавливается, когда дверь распахивается.

Безымянный хлопает меня по боку, как раз когда входит Лысый.

— Вот, — шепчет он, протягивая ладонь и вкладывая что-то холодное и металлическое в мои руки. — Засунь их себе за пояс.

Я опускаю взгляд и вижу два маленьких серебряных ключа, перепачканных грязью… и дерьмом.

— Быстро.

Заправляя их за пояс брюк, я опускаю руки и прислоняюсь спиной к стене.

Приглушенный голос Катерины достигает моих ушей, и я напрягаюсь.

— И ты только сейчас обнаружил, что они пропали?

Он пожимает плечами и чешет затылок.

— Мне не нужно было ими пользоваться в течение тех двух дней, что у тебя здесь был этот. Но теперь у нас есть то новое поступление, о котором я упоминал, — он указывает большим пальцем на открытую дверь, где стоит ящик.

Парень внутри сгорблен, но настороже, обводит взглядом окружающую обстановку.

— И я не могу попасть в кладовку.

— Я впущу тебя, и мы обсудим это позже, — ее тон нетерпелив, когда она направляется к выходу, и они исчезают в коридоре.

Я, не теряя времени, протягиваю свою костлявую руку к решетке и вставляю первый ключ в замок. Когда он не срабатывает, я пробую следующий. Дверца клетки распахивается, и я испускаю самый гребаный вздох в своей жизни.

— Никакого гребаного дерьма, — бормочет Безымянный, и ухмылка растягивается на его лице.

Первая искренняя улыбка почти за два года приподнимает мои губы. Может, изначально я искал этот путь к бегству ради Софии, но теперь, когда вкус свободы на моем языке… я также могу позволить себе эту радость.

Я киваю в сторону клетки Софии.

— Иди. У нас, вероятно, меньше минуты.

Он бросается к клетке Софии, отпирает ее, и она отступает в сторону, пропуская его. Когда она смотрит на меня, я подмигиваю. Она прижимает своего плюшевого мишку к груди, улыбаясь.

София знает план. В любом случае, так хорошо, как может. Вчера вечером я объяснил это в терминах, которые, по моему мнению, поняла бы пятилетняя девочка, и, возможно, я опустил подробности о том, что случилось бы с ее мамой. Она также знает, что весь план может рухнуть еще до того, как мы начнем, и она должна будет притворяться, что она ничего об этом не знала, если нас поймают.

Безымянный открывает крышку унитаза. Он смачивает кусок туалетной бумаги и кладет его на сливную трубу, затем отвинчивает поплавок. Снова закрыв крышку, он работает над раковиной, засоряя стоки. Когда каблуки Катерины начинают цокать по направлению к нам, он хватает наручники рядом с клеткой Софии и поспешно возвращается в нашу, закрывая за собой дверь. Ни одна из клеток не заперта, но мы просто должны надеяться, что она не заметит.

Катерина возвращается к ребенку за рабочим столом, извиняясь или что-то в этом роде, а я пялюсь на туалет Софии. Вода уже стекает по стенкам, но ее еще недостаточно, чтобы нанести желаемый ущерб.

Я смотрю на Безымянного, и он кивает.

— Я знаю, чувак, — шепчет он рядом со мной. — Это круто. Я говорил тебе, что делал это раньше. Мне просто нужно