Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания
Где же ты?
Глава тридцать четвертая
И как все прошло? — спрашивает Томас, когда Джастин возвращается в машину после доклада.
— Я видел вас в дальней части зала. Вот вы мне и скажите.
— Ну, я мало разбираюсь в искусстве, а вы здорово сумели рассказать о «Женщине, пишущей письмо».
Джастин улыбается и тянется за очередной бутылкой воды. Он не хочет пить, но вода-то под рукой, и к тому же бесплатная. — Там впереди сидела одна заноза. — Томас внимательно взглянул на него в зеркало.
— О! Это была вовсе не заноза, а милая пожилая дама. — Джастин улыбнулся, но складка на лбу не разгладилась. — Хотя она мне кого-то напомнила, я даже хотел спросить, нет ли у нее дочери.
— Дочь сидела рядом с ней, разве нет?
— Да, но вспомнилась мне не она. — Он с силой потер лоб. — Все это было так давно… Я не уверен, что узнал бы ее в уличной толпе.
Томас смотрит на него в зеркало внимательно, но с какой-то неловкостью.
Джастин улыбается и качает головой:
— Неважно. Если бы я вам об этом рассказал, вы бы решили, что я сумасшедший.
— Ну и что ты думаешь? — спрашиваю я Кейт — мы гуляем по площади Меррион, и она рассказывает мне о лекции Джастина.
— Что я думаю? — повторяет она, медленно шагая рядом со мной за коляской, где спит Сэм. — Я думаю, что не имеет значения, ел он вчера карпаччо и фенхель или нет, потому что он кажется прекрасным человеком. Я думаю, что вне зависимости от того, по каким причинам ты чувствуешь связь с ним или влечение к нему — это не имеет значения, — ты должна перестать ходить вокруг да около и просто представиться.
Я качаю головой:
— Я не могу этого сделать.
— Почему? Он ведь казался весьма заинтересованным, когда бежал за твоим автобусом или когда увидел тебя на балете. Что изменилось-то?
— Ему теперь не до меня.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Откуда? И не ссылайся на гадания по чаинкам на дне твоей чашки.
— Я теперь пью кофе.
— Ты же ненавидишь кофе!
— А он, очевидно, нет.
Она изо всех сил сдерживается, чтобы не сказать резкость, даже в сторону отворачивается.
— Он слишком занят поисками женщины, чью жизнь он спас, я его больше не интересую. У него был записан мой телефон, Кейт, а он так и не позвонил. Ни разу. Ему до такой степени нет до меня дела, что он выбросил листок с моим номером в мусорный контейнер. И не спрашивай, как я об этом узнала!
— Зная тебя, могу предположить, что ты затаилась на дне мусоросборника.
Я молчу. Кейт вздыхает:
— Долго ты еще собираешься дурью мучиться? Я пожимаю плечами:
— Не очень.
— А что с работой? Что с Конором?
— Между мной и Конором все кончено. Больше не о чем говорить. Четыре года раздельного проживания, после чего нас разведут. Что до работы, то я уже сообщила, что выйду на следующей неделе, мой ежедневник заполнен встречами, а насчет нашего дома… Черт! — Я поднимаю руку и смотрю на часы. — Мне нужно возвращаться. Через час я показываю дом.
— Чмокаю ее в щеку и бегу к ближайшей автобусной остановке.
— Остановите здесь, пожалуйста. — Джастин смотрит из окна машины вверх, на второй этаж, который занимает Центр переливания крови.
— Вы собираетесь сдать кровь? — спрашивает Томас.
— Ни в коем случае! Просто хочу кое-кого навестить. Я недолго. Если вы увидите, что подъезжают полицейские машины, заводите мотор. — Джастин улыбается, но улыбка выглядит довольно жалкой.
В приемной он нервно спрашивает о Саре, и его просят подождать. Вокруг него сидят мужчины и женщины в деловых костюмах, отлучившиеся с работы на обеденный перерыв, читают газеты, ожидая, когда их позовут сдавать кровь.
Джастин придвигается ближе к женщине, листающей журнал рядом с ним, наклоняется, и, когда задает шепотом вопрос, она подпрыгивает от неожиданности.
— Вы уверены, что хотите это сделать?
Все присутствующие опускают газеты и журналы, чтобы взглянуть на него. Он кашляет и смотрит в сторону, делая вид, что говорил не он. На стенах висят плакаты, убеждающие сдавать кровь, фотографии маленьких детей, выживших после лейкемии и других заболеваний.
Он уже прождал полчаса и каждую минуту, нервничая, смотрит на часы: ему нужно успеть на самолет. Когда уходит последний человек, в дверях появляется Сара:
— Джастин!
Она не холодна и не рассержена. Молчалива. Обижена. Это хуже. Он бы предпочел, чтобы она сердилась.
— Сара. — Он встает ей навстречу, неловко приобнимает, целует в одну щеку, в другую, затем почти касается ее губ.
Она отстраняется, обрывая этот фарс.
— Я ненадолго, мне нужно успеть на самолет, но я хотел зайти повидаться с тобой. Мы можем поговорить несколько минут?
— Да, конечно. — Она выходит в приемную, садится, руки скрещены на груди.
Он озирается по сторонам:
— А у тебя нет кабинета или чего-то в этом роде?
— Здесь приятно и тихо.
— Где твой кабинет?
Она прищуривается, и он прекращает расспросы и быстро садится рядом с ней.
— Я здесь, чтобы извиниться за свое поведение во время нашей последней встречи и за все, что произошло после. Мне правда очень жаль.
Она кивает, ожидая продолжения.
Черт! Это все, что я заготовил! Думай, думай! Тебе очень жаль и…
— Я не хотел тебя обидеть. В тот день мои мысли были заняты всеми этими сумасшедшими викингами. На самом деле можно сказать, что мои мысли были заняты ими почти каждый день в течение последнего месяца или двух, и м-м… — Думай! — Можно мне сходить в туалет? Если ты не против. Пожалуйста.
Она выглядит немного сбитой с толку, но говорит:
— Конечно. Прямо по коридору в самом конце.
Стоя рядом с домом, перед которым совсем недавно установили табличку «Продастся», Линда и ее муж Джо прижимаются носами к окну и заглядывают в гостиную. Меня внезапно охватывает желание защитить дом. И так же внезапно исчезает.
— Джойс? Это ты? — Линда медленно снимает темные очки.
Я широко улыбаюсь им дрожащими губами и лезу в карман за связкой ключей.
— Твои волосы… Ты выглядишь другим человеком!
— Привет, Линда, привет Джо. — Я протягиваю руку, чтобы поздороваться с ними.
Но у Линды другие намерения, она желает обнять меня, крепко обнять. Очень мило, конечно, но все наше знакомство ограничивается тем, что более месяца назад я показала ей три дома, и уже тогда она меня удивила: потрогала мой практически плоский живот, узнав, что я беременна. Это было неприятно — мое тело перестало принадлежать только мне, стало собственностью чужого человека. Меня это ужасно раздражало весь месяц.
