Елена Зыкова - За все уплачено
– Ни хрена не поняла! – в сердцах ответила Нина.
– Все просто, как выеденное яйцо! Тенор дает деньги на фильм. Женька кладет на стойку свой талант, а чтоб прочнее держался на крючке, супруга возвращается к домашнему очагу.
– Так от тенора она ушла или нет?
– Этот вопрос не ясен. Думаю, что ушла. Во всяком случае, на сегодняшний день она под сенью семейной крыши.
– Ну, тогда все хорошо, – облегченно сказала Нина. – Знаешь, Максим, я сейчас исчезну потихоньку, мне ребенка надо...
– Прекрати, – сказал он. – Сегодня прощальный вечер. Мы теперь не скоро соберемся в таком составе. Если вообще когда-нибудь соберемся.
Нине хотелось уйти, но непонятность последних слов Комаровского удержала. А еще, пока они шли два десятка шагов до дубовых дверей кафе, ее остро пронзило ощущение горькой потери. С неожиданной и ошеломляющей силой она вдруг поняла, что все последние месяцы, с первого дня появления на Шаболовке, с первого часа, как увидела Женьку Воробьева, – все время ревниво следила за ним, нарочито стараясь попадаться ему на пути. Потому в тяжелую минуту, перед разборкой своих дел с Эдиком, и позвонила именно ему. Плевать на Эдика! Что в нем страшного вместе с его пистолетишкой?! Сама нашла бы способ, как загнать его в угол! Но хотелось быть слабой. Хотелось, чтоб ее защитили. И защищал не кто-нибудь, не милиционер с перекрестка.
Ей плакать хотелось, а веселый Комаровский элегантно поддерживал под руку и что-то беспрерывно лопотал.
Они вошли в пустой по раннему часу зал кафе, и официанты ринулись к ним с непонятной и непривычной услужливостью, так что Нина не сразу сообразила, что это одно из первых в Москве частных кафе, чистое, уютное, с вышколенным персоналом, с попыткой создать свою клиентуру и свой стиль.
Появившийся хозяин тут же признал их за телевизионщиков, клиентуру солидную и достойную, а потому самолично усадил за стол в углу.
Все неясности в словах Комаровского разъяснились в первом же тосте Андреева.
– Я начну, дорогие друзья мои, с банальной тривиальности. Вы знаете, как я люблю пошлости подобного рода, но без них не обойтись. Так вот, одна из них звучит так. Жизнь – это книга, которую читаешь, каждая страница есть определенный период, с определенными событиями и героями. Сегодня мы переворачиваем такую страницу жизни. Завтра начинаем читать новую. И будут новые события, новые герои. По глазам наших прекрасных дам я вижу, что они меня не очень понимают, потому несколько слов объяснений. В ближайшие дни все здесь присутствующие разлетаются в разные стороны, и мы теряем общий интерес. Славный редактор Марина уходит в редакцию нового телекиножурнала. Через несколько недель наша милая Нина Васильевна Агафонова приступает к обучению на курсах режиссеров в Останкине. Макс Комаровский улетает в Америку, дабы возглавить там собственную редакцию и выбрасывать еженедельно в отечественный эфир свои домыслы о США. Женя Воробьев приступает к съемке фильма о выдающемся соотечественнике и его талантах. Ну, а ваш покорный слуга перебирается в Останкино, чтобы вместо творческого работника занять пост одного из руководителей известного вам канала телевидения. Это светлый и грустный час. С одной стороны, мы расстаемся с перспективой и надеждой на лучшие дни, с другой стороны, мы РАССТАЕМСЯ. И это грустно. Так что выпьем за грусть и радость одновременно.
Радости Нина не ощущала и выпила лишь за грусть. При первой же возможности она выскользнула из-за стола, а потом, ни с кем не прощаясь, ушла из кафе. Она знала, что ее исчезновение долго никем не будет замечено, а потом никто не будет этим огорчен. Надеялась, конечно, что вечером кто-нибудь из них позвонит, но этого не случилось.
Пусть так, решила она, а чего еще ждать? У каждого своя дорога, и только девочки-выпускницы со слезой кричат на выпускном балу: «Девчонки, давайте не расставаться никогда!» Нет, мои милые, расставаться приходится. Приходится открывать новую страницу книги, а на ней новые герои.
На следующий день она съездила в Останкино, прошла сквозь стеклянную вертушку знаменитых дверей, получила пропуск, долго блукала по коридорам и переходам, раза четыре натыкалась на милиционеров охраны, перекрывающих входы в различные проходы, и пришла к выводу, что общая атмосфера здесь совершенно иная в отличие от домашней обстановки на Шаболовке.
В конце концов нужный кабинет она нашла. На табличке дверей так и было написано: «КУРСЫ РЕЖИССЕРОВ РЕКЛАМЫ».
Неряшливая, нечесаная тетка долго искала документы Нины, а когда нашла, то долго и подозрительно обнюхивала их, тычась носом в каждую страницу. Потом язвительно сказала:
– Да, милочка. В принципе, мы набрали людей, имеющих более профессиональную начальную подготовку. Людей, которые были при телевидении, простите, не около ведра со щеткой. В основном это ассистенты режиссеров и...
– Дети режиссеров, – обрезала Нина. – А что касается ассистента режиссера, то он, как известно, – мальчик за пивом. Так что отличие от уборщицы небольшое.
– Быть может, быть может, – тут же сдала тетка. – Но с учетом ваших рекомендаций и весомости тех людей, которые вашу кандидатуру поддерживают, мы вас зачисляем.
Нина прекрасно понимала, что сама тетка никого не зачисляет и ничего не решает и гадости говорит лишь для того, чтоб приподнять свою значимость. Но знала она и то, что от таких теток иногда в будущем многое зависит – доброго они сделать не могут ровно ничего, а нагадить умеют крупно. Поэтому она не стала уточнять, что тетка имела в виду под словами о «весомости тех людей, которые вас поддерживают», и даже проглотила молча еще парочку очень язвительных замечаний. Сорвалась Нина только раз, когда тетка обрадованно вздернулась:
– Да у вас же ребенок! Как же вы проживете на нашу нищенскую стипендию?
– У меня два любовника, – процедила Нина. – Один генерал, а другой держит частный ресторан.
Тетка хрюкнула и глянула на Нину с доброжелательным одобрением. Такой состав событий ее устраивал.
– Учтите, Нина Васильевна, – уже нормальным голосом сказала тетка, – что в связи с финансированием срок курсов может быть сокращен с одного года до шести или восьми месяцев.
– Это меня еще больше устраивает.
Она не стала объяснять делопроизводительнице, что в обучение режиссера, как таковое, не верила вообще. И Воробьев и Комаровский уже успели вдолбить ей в голову, что формальное обучение ничего толком не дает, закладывает лишь ремесленные азы, что освоить премудрости режиссуры внешнего порядка может очень быстро любой баран, а главное – в твоих способностях. Вот и все. Очень просто и неизмеримо сложно. Воробьев говорил еще проще: «Никто тебя ничему научить не может, если сама не видишь свою жизнь и свои мысли, как в кино». А она свою жизнь так и видела – словно в зале сидела.
Занятия, по словам тетки, начинались в сентябре, то есть через неделю.
Нина покинула Останкино с ощущением какой-то радостной опустошенности в душе. Завтра – все сначала, новые занятия, новые люди, все незнакомое, все неизвестно куда приведет. Прошлое отброшено, не забыто, но отброшено, и следовало поставить на нем последнюю точку.
На троллейбусе она добралась до метро и через полчаса была у Натальи, а та, едва увидела Нину на пороге, радостно завизжала:
– Во, подруга! Ты, как всегда, появляешься в доме как раз в ту минуту, когда истрачена последняя копейка.
– Ты что, все свои капиталы просвистала?
– Подчистую! До последнего грошика! Вчера последние порожние бутылки сдала.
– Подожди-ка, – припомнила Нина. – А как же твои доходы от этой рекламной конторы Пети?
– Лопнула контора! – завизжала от счастья Наталья. – И Петя лопнул! Ладно, не занимайся ерундой, если башли есть, сбегай за портвейном, да посидим как прежде. Я тебе все расскажу.
Ладно, решила Нина, попрощаемся с той страницей жизни, которую переворачивали, тем напитком, которым эту страницу обливали.
Портвейн Нина нашла, но прежних сердечных посиделок не получилось. Наталья беспрестанно увиливала от откровенных и душевных разговоров, все пыталась молоть какую-то чепуху о политике, о том, какая была раньше прекрасная страна СССР, где с голоду помереть было никак нельзя, вне зависимости от того, работаешь или нет, но о своих делах и переживаниях не говорила ни слова. В конце концов Нина спросила прямо:
– Так что, до последней нитки тебя ободрал твой Петя?
– Как это? – сделала вид, что не понимает, Наталья.
– Да так! Он же тебе чертову уйму денег должен.
– Ничего он мне не должен.
– Так. Ясно. Но я-то тебе тысячу долларов должна.
– Хрена ты мне собачьего должна! И не думай даже!
– Хорошо, – накаляясь, сказала Нина. – Мы с тобой как-нибудь разберемся. А у тебя осталась расписка, что Петька тебе должен?
– Да нет, – выдохнула Наталья. – Потеряла я эту поганую бумажку.
– Ты ее не потеряла, а твой любимый у тебя ее спер! – крикнула Нина. – А мою расписку он сохранил, вот так, дорогая! И теперь за такие расписочки людей калечат, пока долгов не вернут. Уже специальность такая есть – выбивалы или вышибалы!
