Ева Модиньяни - Наследница бриллиантов
Паоло запер дверь, снял пиджак, подошел к станку. Он сразу подумал о цилиндре — идеальном тайнике для содержимого черного чемоданчика, в свое время доставленного им из Швейцарии в Милан.
Чтобы отвинтить болты, державшие крышку цилиндра, оказалось достаточно плоскогубцев. Он снял крышку, и тут в дверь позвонили. Паоло подумал, что это грузчики. Ничего, подождут! Через несколько секунд он уже взвешивал на ладони кожаный мешочек, перевязанный шелковым шнурком.
Не обращая внимания на звонок, звучавший все настойчивее под сводами опустевшего дворца, он развязал шнурок и погрузил руку в мешочек. Внутри были бриллианты, он понял это на ощупь. Вынув несколько камней, он залюбовался ими.
Ну и ну! На Паоло напал смех. Вот они, бриллианты Джованни Ровести! Вот они, у него! Старик понимал, что только ему, Паоло, с его умом, с его смекалкой, под силу разгадать головоломную загадку, выйти победителем в соревновании на сообразительность.
Бриллианты принадлежали ему. Разве старик не хотел, чтобы они достались самому умному? Так и случилось. Значит, перед смертью Джованни Ровести в душе признал его сыном. Более того — увидел в нем самого достойного из своих наследников. Старик не отрекся от своей любви к Флоре, не отрекся от сына.
ВЧЕРА
ГЛАВА 1
Дом бабушки стоял на окраине Пармы — там, где кончался город и начиналось открытое поле. Белый четырехугольный остров среди моря травы.
Близился август, уже скосили пшеницу, скоро можно было убирать кукурузу.
Между пшеничным и кукурузным полем Паоло открыл небольшую лужайку. В траве журчал прозрачный прохладный ручеек, ближе к воде росли белые каллы.
В жаркие дни Паоло не знал лучшего места, чем это: райский уголок, где можно было укрыться с книгой и, жуя кисловатую травинку, читать, пока бабушка не позовет домой. Словно дразня бабушку, он не спешил покидать свое убежище: пусть, дескать, еще покричит. И бабушка кричала еще, кричала до хрипоты, и, когда внук наконец появлялся перед ней, принималась яростно бранить его, неизменно завершая головомойку одними и теми же словами:
— Ты такая же дрянь, как твой папаша!
Она задевала больное место: Паоло знал, что Стелио, мамин муж, не настоящий его отец.
Человек, которому Паоло обязан своим появлением на свет, оставался для него безликим и безымянным — миф, таинственная особа, о которой никто не говорит. Но незримое присутствие этого человека было бесспорным.
Паоло носил фамилию матери — Монтекки. Выйдя замуж за Стелио Рикини, Флора сказала мужу:
— Если мальчик не может носить фамилию отца, пусть хотя бы у него остается фамилия матери.
Паоло ни о чем не спрашивал, духу не хватало. В поведении Флоры Монтекки было что-то такое, что удерживало его от вопросов. Неизвестность мучила Паоло, в его жизни было белое пятно, о котором он думал с горечью, ничего не поделаешь.
— Я к Росси, — объявила бабушка.
Росси были землевладельцами, им принадлежала земля между бабушкиным домом и сыроварней.
— Можно я с тобой? — спросил Паоло.
— Нет, — решительно ответила бабушка. — Синьора Росси собирается рожать. Оставайся дома.
Бабушка была акушеркой, без нее не обходились ни одни роды в предместье, где она жила.
Бабушка села на велосипед. Паоло дождался, пока она скроется за поворотом залитой солнцем тропинки, после чего, вопреки бабушкиному запрету, поспешил в свое укрытие, в свой рай. Он уже был там, когда услышал вдруг тихий разговор, тяжелое прерывистое дыхание, стоны. Эти захлебывающиеся звуки доносились оттуда, где заросли были гуще и выше. Паоло осторожно прошел вперед и увидел на траве рыжеволосую девушку и чернявого юношу, их сплетенные руки и ноги.
— Зораида, — одними губами произнес он, узнав старшую дочь Росси.
Узнал он и того, кто был с ней, — Артемио, конюх графа Ламберти.
Паоло закрыл глаза, чтобы не видеть, и заткнул уши, чтобы не слышать. При попытке решительно отгородиться от воспаленной вожделением парочки, он выронил книгу, и она упала на землю с глухим шумом. Мальчик успел лечь в траву и лежал не шевелясь, пока чья-то рука не тронула его за плечо и чувственный женский голос, чуть хриплый, не вернул его к действительности.
— Подглядывать вздумал? — насмешливо спросила Зораида. — Маленький еще, нос не дорос.
Артемио и след простыл. Паоло поднял глаза на Зораиду: огненные волосы, глаза зеленые, как трава после дождя, мягкий припухлый рот, ослепительно белые зубы.
— Негодный мальчишка! Испортил мне удовольствие.
Она погладила его по щеке, пылавшей от возбуждения. Ее прекрасные зеленые глаза улыбались из-под длинных рыжих ресниц. Она нравилась Паоло, он был влюблен в Зораиду и одновременно ненавидел ее.
На девушке было синее хлопчатобумажное платье, старенькое, выцветшее. Паоло завороженно смотрел на огненный волнистый локон, ниспадавший вдоль шеи на белое плечо, покрытое капельками пота. Правильный нос и высокие скулы были усеяны мелкими веснушками.
— По-твоему, хорошо так смотреть на женщину? — с упреком спросила Зораида, польщенная в душе бурей чувств, которые она внушала этому мальчику. У нее были сильные руки, привычные к работе и потому красные и шершавые.
— Ты ведь никому не расскажешь, что ты видел, правда? — с деланым равнодушием спросила она.
Паоло все смотрел и смотрел на нее, не произнося ни слова. Она была очень красивая. Очень! В нем, как всегда, боролись два чувства — любви и ненависти. У него разрывалось сердце от того, что он видел минуту назад. Он не заметил, что плачет: крупные обжигающие слезы покатились из глаз.
— Здравствуйте, этого только недоставало! Ты что, плачешь? — ласково спросила она. — Милый ты мой мальчик.
Она вытерла Паоло слезы, прижала его к груди. Он испытывал райское блаженство и адские муки. Неожиданно для себя он отстранился от девушки.
— Я тебя ненавижу, — холодно, твердым голосом объявил он. И, убрав с лица ее руки, бросился прочь.
— Паоло, подожди! Ты забыл книгу! — кричала Зораида, догоняя его.
Он забыл все на свете, забыл, что бабушка велела ему сидеть дома, забыл о своем тайном убежище, о недочитанной книге. Давая себя догнать, он остановился. Оба тяжело дышали от бега.
— Брось дуться, — сказала Зораида. — И не ври, будто меня ненавидишь. Ты просто ревнуешь. Но не равняй себя с Артемио, ему двадцать лет, а тебе сколько? Ты еще маленький и некоторых вещей не понимаешь.
Что правда, то правда. Ему было одиннадцать лет: он перешел всего-навсего в седьмой класс.
