Ирина Степановская - Вслед за Ремарком
– Что, отец решил не покупать тебе машину? И правильно сделал, жму ему руку!
– Господи! – Лиза с сожалением посмотрела на него. – Какие вы все в вашем поколении… – она помолчала, подыскивая нужное слово, – пугливые! Мелкие! Сначала делаете шаг вперед, а потом сразу, будто пугаетесь, два шага назад!
Роберт молчал, понимая, что возражать бесполезно.
– Ведь если бы ты не был таким скованным, таким… – она опять не могла сразу отыскать сравнение, – закомплексованным, я, конечно, была бы твоей в тот вечер! Стопроцентно! Так что, считай, ты сам виноват, что упустил такую возможность!
– Дурочка! – наконец сказал Роберт устало. – Ты так мне нравилась тогда, что я не хотел с тобой спать, можешь поверить! Я хотел просто дотронуться до тебя, может быть, один раз поцеловать, вот и все! Но ты и все вы, новоявленные психологи, – тут губы его горестно искривились, – в ваш переполненный психологией век этого не понимаете. Да и немудрено. Головы ваши забиты черт знает чем, а души – неразвиты.
– Ах, ах, ах! – скривила губки Лиза. – Вот то-то вы с вашей развитой душой и живете в халупах вместе с запчастями, как бомжи, ничего в этой жизни не сумев добиться!
– Иди отсюда! – махнул на нее рукой Роберт, будто бросил безуспешную затею объяснить дорогу глухонемому. – Тебе меня не понять!
И когда за ней закрылась дверь, он почувствовал что-то вроде огромного облегчения. Но вдруг, вспомнив что-то еще, очень существенное, он вскочил и бросился за ней. Она уже спускалась по лестнице.
– Лиза! – крикнул он вниз.
– Ну что еще? – Где-то в проеме между лестничных маршей блеснуло ее светлое пальто.
– Зачем ты сказала Нине, что была у меня в гостях?
– Чтобы отомстить! – донесся снизу звонкий смешок. – Ты же оскорбил меня! Не могла же я оставить это просто так, это было бы вредно для моего здоровья.
– Я тебя оскорбил?
– Мне в то воскресенье целый день было скучно, и я, собираясь к тебе в гости, хотела хоть маленького, да приключения! А ты все испортил! Сам виноват!
Он тоже засмеялся в лестничный проем. Настроение у него вдруг отчего-то стало прекрасным. Он совершенно не злился на нее.
– Прощай, Лиза! Будь счастлива, хоть ты и не права! – громко закричал он, и его слова гулко разнеслись по всем этажам.
Ответом ему был громкий хлопок наружной двери.
Он быстро вернулся в учебную комнату, собрал свои нехитрые пожитки, не забыв взять учебный журнал и контрольные работы, спустился, завел машину и поехал, насвистывая, домой.5
Нина в одиночестве сидела за огромным столом в гостиной, вяло наблюдала за передачей по телевизору и ковыряла вилкой в пластмассовой коробочке с винегретом.
«Завести, что ли, кошку?» – спросила она себя и посмотрела, как бы ожидая ответа на этот вопрос, на двух элегантных дам, оживленно щебетавших в телевизионной студии.
«Они учат нас, как правильно жить!» Нина вслушалась внимательнее. Дамы с экрана внушали: да, жить ужасно трудно – женщины вынуждены много работать, много заниматься хозяйством, воспитывать детей. Но чтобы этот груз не казался непосильным, надо любить то, что ты делаешь, и тех, ради кого ты это делаешь. Нина задумалась: при кажущейся непоколебимой правоте этих утверждений ее математический ум выявил скрытый дефект в постулате. Она спросила себя: «Разве правильно любить узаконенное рабство? Любить мужа, если он выступает в роли тормоза и угнетателя? Любить доброго барина за то, что он кормит и не бьет, пока находится в хорошем настроении? Так ли уж обязательно нужно любить крест, который сама волочишь на свою же Голгофу? И разве такая политика – по сути, политика приспособленчества – может принести женщине счастье? Ведь вместо того чтобы попробовать изменить свою жизнь, она так и будет тащить свой крест, пока не протянет ноги!»
Нина вспомнила молодых женщин, работающих в фирме Кирилла. Некоторых из них она немного знала. Все они, как правило, были одиноки или с одним ребенком, но без мужей. Причем, насколько понимала Нина, одиночество их было добровольным. Они все имели хорошее образование, отлично выглядели, много работали, хорошо зарабатывали, ездили отдыхать, до мелочей отладили и облегчили себе быт. И все они были самодостаточны, чтобы не обращать внимания на не вытертую вовремя пыль, несваренный борщ или два килограмма принесенной с рынка картошки, которую они однажды в выходной день неосторожно попросили почистить своего друга. И все они мечтали о принце! О том, что вот возьмется в один прекрасный день откуда ни возьмись достойный претендент на их руку и сердце, и тогда они с радостью распрощаются со своей свободой.
В этом месте Нининых размышлений очаровательные дамы из телепередачи удалились с экрана, чтобы освободить место рекламе пива, колбасы и памперсов, и Нина вместо всего этого будто увидела перед собой пушистую голову Пульсатиллы. Подруга всегда возникала перед ней оппоненткой в споре.
– Почистить два килограмма картошки – тьфу! – не о чем разговаривать! – явственно послышался Нине ее четкий, преподавательский голос. – Пятнадцать минут работы, и хочешь – жарь, хочешь – вари! Было бы на что купить эту картошку! Не все же работают в престижных фирмах! А если не можешь заработать сам да еще имеешь детей, поневоле приходится полагаться на мужчину!
Нина вздохнула. «Полагаться на мужчину!» Ну, вот она положилась. Добровольно, без задних мыслей, думая, что в семье все должно быть соразмерно – муж работает, жена обеспечивает быт… Что из этого вышло? Неизвестно, было ли хорошо Кириллу, но она сама при относительно удачном раскладе – ведь Кирилл все-таки оправдал надежды, выбился на вершину, стал прекрасно зарабатывать – чувствовала себя определенно несчастливой. Ну что она имеет, в конце концов? Чувство защищенности? Нет. Вечно Кирилл ее шугает по пустякам, вечно он недоволен. Теперь еще и Лиза дала понять, что жена не единственная женщина в жизни мужчины. Нина обвела взглядом обстановку гостиной. И квартира эта, по сути, ей не принадлежит, хотя сколько труда она в нее вложила, сколько стараний! Любовь? Об этом она думала сегодня в косметическом салоне и не могла прийти к определенному выводу. Деньги? А можно ли сказать, что у нее есть деньги? Она расходовала то, что зарабатывал Кирилл, но расходовала по необходимости для ведения хозяйства, учитывала его желания, вкусы. Но означало ли это, что она имела деньги? Нет. Нина встала, прошла в спальню, не зажигая света, в комнате не было совсем темно, – достала из ящика комода старую сумку, высыпала ее содержимое на кровать. Вяло и равнодушно стала перебирать пальцами рассыпавшиеся денежные ассигнации, рубли и валюту, банковские карточки. Вздохнула. Нет, конечно, денег у нее не было! Банковский счет у Кирилла был открыт только на его имя, то, что лежало в наличности здесь в сумке, было сравнительно небольшой суммой. Каких-то особенных украшений у нее тоже не было – Нина их не носила. Ну, были две пары сережек да обручальное кольцо… Она прибавила к деньгам содержимое своей шкатулки со всякими мелочами, усмехнулась. Оказывается, родители в свое время подарили ей безделушек побольше, чем она купила в замужней жизни. Она сгребла колечки, цепочки назад. Какая ерунда! Что она, светская дама, чтобы покупать бриллианты? Нина задумалась. Почему бы нет? Может быть, ее вина в том, что она не просила, не стимулировала к этому мужа? А он не обращал на нее внимания, привык, что она не нуждается ни в чем, кроме самого простого. Вдруг она заплакала. По-детски заплакала, от обиды. Она так старалась! Она жила для него! Она была настоящим другом, а он? Подушка вымокла от слез. Щекам стало холодно от прикосновения влажной ткани. Нина перевернулась на спину, вытерла лицо. Часы на стене показали одиннадцать. Сквозь шторы в проеме окна было видно серо-красное небо. Нина терпеть не могла этот алчный, отраженный множеством огней ночного города цвет. Такое небо бывает при пожаре или после атомной войны. А что? Все соответствует. В душе ее сейчас была именно атомная война – непонятно, кто выжил, и непонятно, как дальше жить.
