Лерой. Обещаю забыть (СИ) - Гордеева Алиса

Пытаюсь возразить. Сказать, что нам ещё рано. Что мы не готовы. Но тону в своих ощущениях, растворяясь в нескромной близости моего Лероя.

— Ничего не бойся, — шепчет он, и я верю. С ним мне не страшно. С ним я готова на всё! — Я люблю тебя, мелкая! Всегда буду любить!

Мы выходим из спальни ближе к обеду, наплевав, что на наших мобильных куча пропущенных вызовов: меня потеряли на учёбе, Амирова — в «Гепарде». В эту секунду в целом мире есть только мы вдвоём.

Забавно, как изменилась моя жизнь с появлением в ней Амирова. Сейчас не могу представить себя без него, его объятий, нежных губ и ласковых слов. Без него меня не существует. Теперь знаю точно. Моё сердце не ошиблось, много лет назад полюбив Лероя.

— У меня сегодня дел в «Гепарде» почти нет, — невзначай сообщает он, смачно нанизывая на вилку один пельмень за другим. — Давай, я с тобой к Пете съезжу?

— Угу, — соглашаюсь, отпивая из чашки горячий кофе. — Отец давно хотел с тобой поговорить.

Лерой кивает. Знает, что папа давно раскаялся, но всё никак не решался на разговор. Да и Амиров хорош! Первое время он обвинял отца в глупости и недальновидности! Как выяснилось, папа с самого начала знал, кто такая Снежана. Своим добрым отношением он пытался искупить вину, а открытым пренебрежением ко мне — меня же уберечь от её нападок! Глупый, он сильно просчитался, ничего не подозревая о Макееве и о том, что смерть мамы произошла по их вине.

— Что там с Пашей? – спрашиваю, хотя и так знаю ответ.

— Ничего нового, Рин. Пока твой отец не перестанет тянуть кота за хвост, дело не сдвинется с мёртвой точки.

Вздыхаю. Мой упёртый папочка возомнил себя виноватым во всех несчастьях Макеева и Снежаны, а потому упорно тормозит следствие, отказываясь давать показания против Паши, который едва не убил его. Да и дело об аварии, в которой погибла мама, тоже не хочет ворошить. Его мучают угрызения совести, а меня пожирает желание избавиться раз и навсегда от этих уродов, которые, я уверена, ещё не раз попытаются испоганить отцу жизнь.

— Только не дави на него сильно, ладно? — начинаю убирать со стола. Быть хозяйкой в уютном доме Амирова мне нравится с каждым днём всё больше.

— И не собирался! — в голосе Лероя проскальзывает уже знакомая хрипотца, а затем чувствую, что он подходит ближе.

— Рина, — его руки моментально притягивают меня к себе. Спиной вжимаюсь в его мощную грудь, зажмуриваясь от удовольствия. Запах хвои будоражит сознание, а уверенные движения Амирова не оставляют сомнений: в нём снова проснулось желание. — Ты же знаешь, мелкая, как действует на меня, когда ты босая ходишь по дому в одной моей сорочке?

Киваю, кусая губы.

— Только на сей раз меня ждёт папа, — ловко разворачиваюсь в руках Лероя. Мне мало его чувствовать — я хочу видеть.

— Петя немного подождёт. Тем более с ним Люсия, — подмигивает Валера и разом усаживает меня на столешницу.

— Боже, Амиров, — не могу сдержать смех, носом упираясь в родное плечо. — Где ты откапал эту сумасшедшую? Ты её видел?

— Это она с виду такая, Рин. На самом деле у неё золотые руки. Вон, жену у Горского на ноги поставила, и Пете поможет. Вот увидишь!

— Кажется мне, одним массажем дело у них не обойдётся, — хихикаю, обхватив Амирова ногами, чтобы быть ещё ближе. — Как и у нас одним обедом, верно?

— Верно, моя хорошая! Как ты там утром сказала: гормоны? Мои снова взбунтовались!

Лерой крепко держит меня за руку, когда по знакомым с детства дорожкам подходим к дому отца. Я покинула особняк в тот самый день, когда выстрел разделил жизнь нашей семьи на «до» и «после».

Тот день я помню смутно. Память заботливо стёрла всё, что случилось после того, как Макеев нажал на курок. Кроме тёплых и ласковых объятий Лероя и его голоса, что вопреки дикому шуму сумел добраться до самого́ сердца:

«Всё будет хорошо»

«Я рядом»

«Я всегда буду рядом»

Почти неделю жизнь отца висела на волоске. Долгие операции. Потухшие, уставшие глаза врачей. Длинные больничные коридоры и въевшийся под кожу запах лекарств.

Семь дней беспробудных слёз и веры в чудо. Семь долгих дней, когда врачи виновато отводили взгляд, страшась зародить в моей душе напрасную надежду. Семь дней, которые смяли под собой все обиды на отца, оставив в сердце лишь любовь.

168 часов неизвестности. И только Лерой всегда был рядом. Он стал моим маяком. Научил не отчаиваться. Верить. Бороться.

Вопреки самым страшным опасениям врачей, Пётр Кшинский выжил. И это главное! Впереди — долгая реабилитация, но я знаю, что папа справится.

— Арина, Лерой! — улыбается отец, ковыляя навстречу. Рядом с ним высокая и импозантная Люсия или просто Людмила Быкова, заглянувшая пару недель назад к отцу, чтобы сделать массаж, и вот уже который день сопровождающая старика повсюду.

— Папа, — обнимаю его любя и киваю Людмиле. Рядом с ней он оживает на глазах, а большего мне и не надо.

Помогаю Люсии накрыть на стол, пока Лерой обсуждает с отцом последние новости. Уверена, что Амиров пытается найти слова, чтобы сподвигнуть Кшинского засадить Макеева за решётку. Украдкой поглядываю на них, переживая, что Лерой может перегнуть палку, но на лице отца не вижу ничего кроме счастливой улыбки.

— Люся! — ворчит папа, стоит нам приступить к ужину. — Опять перетёртые овощи?

Старик недовольно морщит нос, отодвигая от себя тарелку.

— Да, Петя, сегодня с индейкой, — не замечая отцовской гримасы, отвечает та. — А кто не съест, останется без сладкого!

— Люся! — на щеках отца пятнами расползается румянец, пока мы с Лероем едва сдерживаем смех. Однако, тарелку отец придвигает чуть ближе и даже берёт в руки ложку.

— Что я такого сказала? — недоумевает Люсия. — Я приготовила апельсиновое желе!

Впервые за долгие годы в нашем доме за ужином звучит смех. Лёгкий. Естественный. Непринуждённый. А я счастлива. Просто так. Оттого что рядом со мной два самых близких и дорогих человека.

Эпилог

4 года спустя.

Лерой.

Натягиваю наспех куртку и выбегаю на крыльцо. В нос ударяет морозный воздух: давно в наших краях не было настолько холодной зимы. Окидываю взглядом двор, украшенный множеством разноцветных огоньков, создающих иллюзию настоящей новогодней сказки, и останавливаюсь глазами на ёлке, что стоит по самому центру, обвешанная самодельными игрушками.

Рядом с ней, закрыв лицо ладошками, в объёмном комбинезоне с пышным меховым воротником, плачет маленькая девочка. Так громко, что слышно было внутри дома.

Подбегаю к малютке и сажусь перед ней на корточки, осматривая кроху с ног до головы.

— Что случилось, Машунь? — спрашиваю встревоженно, пожираемый волнением за дочь.

Та надувает губки и пронзает меня выразительным взглядом ярко-изумрудных глаз, в которых отражается весь мой мир, а затем маленькой ручкой в пуховой рукавичке указывает в сторону небольшой горки, что ещё вчера мы с Черниговским залили специально для детей.

— Я просто сказал, что никогда не женюсь на ней! А она в слёзы! Лерой, ну ты сам подумай, она же маленькая!  — ворчит Тимоха, а у самого шапка набекрень.

— Ну, — прижимаю к себе дочь, в попытках успокоить. — Машуня однажды вырастет, станет самой красивой, и тогда, возможно…

— Когда она вырастет, я состарюсь! — заявляет Тим с важным видом и поправляет на носу очки. Первый класс и непомерная любовь к чтению немного отразились на его зрении.

Машуня тяжело вздыхает, а затем быстро переключает внимание к игрушкам на ёлке, которые вместе с мамой мастерила весь декабрь.

— Что у вас тут? — доносится со спины голос Черниговского. — Тим, почто девчонок обижаешь?

— Эту обидишь, — ворчит пацан и всё же подходит ближе. — Ладно, мелкая, извини.

— Может, в дом? — Тимур кутается в куртку, переступая с ноги на ногу. Вот же, французская неженка!