Анна Берсенева - Мурка, Маруся Климова
– Разве оно страшное?
– Может, и не страшное, а говорят, несчастливое. Не слыхала такую байку? Как девушка парня полюбила, а он сюда с другой купаться пришел. Она, как это увидела, так озеро и прокляла. Чтоб кто в нем выкупается, тот счастья в жизни не узнал.
– Я этого не боюсь, – улыбнулась Тоня.
– Что ж так?
Его бровь удивленно вскинулась, и от этого лицо перестало быть суровым.
– Так... А как эти цветы называются?
Она подняла с травы измятый букет желтых цветов, которые собрала в воде.
– Лотать.
– Как? – не расслышала Тоня. – Лотос?
– Можно и лотос.
– Я думала, лотос только в Египте растет. Трава забвения.
Она снова не сдержала улыбку, хотя никакого веселья не чувствовала.
– Видишь, не только. Здесь тот же самый род. – Вдруг лицо его изменилось, как-то болезненно напряглось. Он взял ее за руку и глухо проговорил: – Не уходи еще, а? Сам не знаю, что со мной. Давай еще полюбимся...
Слова его были грубые, жадные, мужицкие. Но то, что было без слов, – было совсем другое. Когда он с медленной страстью, той самой, которую она сразу, еще на лесном покосе, разглядела в нем, провел ладонью по ее голове, по плечам, по груди, когда потом присел на траву и за руку потянул ее за собою, прямо себе на грудь...
– Как подумаю, что еще с тобой побуду, так горло сводит и вот тут горит.
Он положил ее руку на свой живот, подтолкнул ниже и коротко застонал, почти вскрикнул, когда она послушно – да не послушно, а так же жадно, как он, – провела рукою у него между ног.
И при одной только мысли о том, что сейчас это будет снова – все его тело на ней, в ней, одним огромным прикосновением, – Тоня почувствовала, что через нее словно молния прошла. Та самая, из его неласковых глаз или из страстных его рук.
– Сколько ты захочешь... – чуть слышно шепнула она.
И больше они оба не произнесли ни слова.
Глава 4
Матвей приехал в Зяблики поздно.
Школьный дом был ярко освещен, и, когда он шел от ворот по обсаженной липами аллее, это драгоценное сиянье впереди немного согревало ему сердце. Во всяком случае, ему казалось, что чувство одиночества, которое охватило его, когда он смотрел, как Маруся бежит прочь по скверу, становится не таким кромешным.
Но как только он вспомнил ее стремительный бег, и беспомощность ее оглядки, и шарф, выпавший из ее рукава, – одиночество сразу же стало таким острым, что он остановился, не дойдя до освещенной поляны перед домом, как будто наткнулся на какое-то болезненное препятствие.
То, как она осталась в нем, было сплошною раной. Он хотел от этого избавиться, потому что жить с этим было невозможно.
Сердито тряхнув головой, все ускоряя шаг, Матвей пошел по аллее к дому.
Войдя внутрь, он услышал негромкий гул детских голосов в общей комнате.
«Что это они не спят? – удивленно подумал он. – Ночь же на дворе».
Но, взглянув на часы, понял, что не ночь, а просто весна. Темный весенний вечер.
К спальням примыкала довольно большая комната, устроенная как общее помещение для всех интернатских детей. Никитка однажды с восторгом заметил, что вечерами эта комната похожа на зал при школьных спальнях в «Гарри Поттере», только привидения не хватает. И немедленно поинтересовался, нельзя ли им завести хотя бы сов, чтобы жили в клетках, а ночами вылетали по всяким таинственным делам. Сов Матвей запретил сразу – он уже слышал истории о том, как начитавшиеся «Гарри Поттера» дети изводили домашним житьем не приспособленных для этого птиц, – и разрешил завести только привидение. Он любил приходить в эту комнату вечерами и болтать с детьми о всякой ерунде, которая казалась ему в эти минуты такой же значительной, как и им.
Но сейчас он пришел сюда просто по инерции. Надо же было куда-то пойти, а эти окна горели особенно чистым, каким-то алмазным светом.
Никитки в комнате не было. Обычно Рита забирала его, когда возвращалась с работы, а сегодня было ведь воскресенье, значит, он, скорее всего, вообще не приходил в школу. Однажды он сказал Матвею, что хотел бы жить в интернате, а не дома, и пришлось разъяснять ему, что мама, как она ни занята, все-таки заслуживает того, чтобы сын уделял ей внимание хотя бы вечерами и в выходные дни.
Увидев Матвея, младшие вскочили с мест и зашумели, заговорили все разом и обо всем сразу. Старшеклассники снисходительно наблюдали за малышовым оживлением. Это было здесь заведено с самого начала – чтобы комната при спальнях была общей для учеников всех возрастов. Когда Лесновский оказался в тюрьме и перестал заниматься своим любимым детищем лично, традиция почти нарушилась. Матвей подхватил ее на самом излете, узнав о ней от пожилой воспитательницы Дины Юсуповны. Она всю жизнь жила в деревне Зяблики и преподавала литературу в сельской школе, ее знали все старожилы, которые еще не уехали из этого, ставшего престижным и слишком дорогим, места. Лесновский просто-таки вернул ее к жизни, пригласив в свою школу: на пенсии Дину Юсуповну одолели не только болезни, но, главное, уныние.
Сегодня Дина Юсуповна как раз дежурила. Матвей сразу заметил, что она хочет что-то ему сказать, но для начала пришлось пообщаться с самыми нетерпеливыми школьниками.
– Матвей Сергеевич! – воскликнула пятиклассница Катя Карева; судя по всему, он появился в самый разгар какого-то спора, в котором она проигрывала. – А скажите им, что нельзя проверить алгеброй гармонию!
Все-таки здешние дети заметно отличались от всех, которых Матвею приходилось видеть до сих пор, и во времена собственного детства, и в каких-то случайных ситуациях. Необычность их сознания определяла и отношения между ними, и то, что называлось жизненными приоритетами. Ему трудно было представить, чтобы соотношение алгебры и гармонии могло вызвать спор в обычной подростковой компании, да еще состоящей из провинциальных детей. Та же Катя всего полгода назад приехала из города Тутаева, чтобы учиться игре на арфе. Матвей когда-то был в этом Тутаеве по делам депутатского бизнеса и до сих пор не мог забыть вялой угрюмости, которой, как улицы дождем, была пропитана тамошняя жизнь.
– А кто утверждает, что можно проверить алгеброй гармонию? – поинтересовался он. – Сальери?
– Сальери – это давно. А сейчас Ромка утверждает. – Катя сердито кивнула в сторону долговязого Ромки; тот снисходительно ухмыльнулся. – Думает, если он в математическом классе, то он умный, а все дураки.
– Дуры, – уточнил Ромка.
– Правда же, нельзя?
Катя с надеждой смотрела на Матвея.
– По-моему, можно, – сказал он и, заметив, что она сейчас заплачет, тут же пояснил: – Но можно и наоборот. Это же, по сути, одно и то же, алгебра и гармония. Только если они обе настоящие. Было же у тебя так, – он повернулся к Ромке, – чтобы ты и час, и два над уравнением сидел и решить его не мог. А потом вдруг тебя как будто по башке шандарахнуло, и все решилось. – Краем глаза Матвей заметил, как Дина Юсуповна укоризненно покачала головой, и сообразил, что «по башке шандарахнуло» не слишком подходящее для директора выражение. – Ну, и у композитора точно так же, наверное, бывает. Не было музыки, не было, и вдруг появилась. Как у тебя формула. Это явления одного порядка.
