Вероника Кузнецова - Горбун

— Кто ещё притрагивался к чему-нибудь на столе? — сначала угасшим, но к концу предложения вновь окрепшим голосом спросил полицейский.

Ответом послужили неуверенно-недоумевающие взгляды и лёгкое пожатие плеч.

Я переживала за Душку, поэтому насмешливый взгляд, брошенный на меня горбуном, вызвал в моей душе целую бурю. Конечно, каждому ясно, что преступник не будет признаваться, что подходил к столу и что-то трогал, но ведь надо учесть, что Хансен не так уж свободно владеет русским языком и может совершить ошибку, не совсем правильно подобрав слова.

— Кто мог подойти к столу? — вновь спросил Душка, и я возликовала, потому что это была уже правильная постановка вопроса.

— Каждый, — ответил горбун. — Я подходил с Жанной.

— Вы видели, какие предметы она переставила? — с надеждой поинтересовался полицейский.

Было бы наивностью ждать от горбуна признания, но Хансен этого не знал.

— Нет, — категорически отрацал Дружинин и даже для пущей убедительности помотал головой, что опять-таки было подозрительно.

— Значит, вы не заметили, какие предметы были передвинуты, — повторил Хансен. — Значит, вы не следили за девушкой и не знаете, что она делала или могла сделать.

У меня чуть рот не открылся от неожиданности. А этот наглый горбун говорил, что Хансен не считает меня подозреваемой! Даже здесь он готов солгать.

— Знаю, — как ни в чём ни бывало возразил горбун. — Она дотрагивалась до… этого молочника. Кажется, ей пришлось переставить эти две чашки… и эту, а сахарницу поставить, если не ошибаюсь, здесь.

Горбун не только не покраснел от явной лжи, но даже, по-моему, и глазом не успел моргнуть, как уже переставил местами мою чашку и чашку Ларса, а также чашки Иры и Нонны, а также ещё какие-то предметы. Потом он в нерешительности замер и сообщил, что, может быть, и ошибается. По-моему, в душе все согласились, что он ошибается, потому что такое грандиозное количество предметов передвинуть случайно было невозможно.

Если он хотел выгородить меня, то я ему очень благодарна, но мне всё-таки показалось, что его целью было перепутать все чашки на столе, чтобы у бедняги Хансена голова совсем пошла кругом. Лично я запуталась и уже не была уверена, какая чашка кому принадлежала.

Полицейский подумал, прикинул что-то в уме и спокойно и неторопливо вернул все предметы на прежние места.

— Ситуация разъясняется, — кивнул Хансен. — А вы, Жанна, не заметили, дотрагивался ли господин Дружинин до предметов на столе?

Я не следила за горбуном, хоть он и стоял рядом, потому что больше была занята мыслями о Нонне, я даже не заметила, как он ушёл из гостиной, но мне было совестно в этом признаваться после того, как он пытался отвести от меня подозрения.

— Нет, не дотрагивался, — ответила я, ругая себя за малодушие, тем более, что навязчивые тёмные глаза выжидательно смотрели на меня.

— Больше вы не подходили к столу? — поинтересовался Хансен.

— Нет, мы разговаривали довольно далеко от этого места.

— А кто накрывал на стол?

— Я, — сказала бледная и грустная Нонна, — мой муж, тётя Клара и Ирина.

Хозяйку Нонна могла бы поставить на первое место, хотя бы ради приличия, но, как видно, она не могла себя пересилить.

— Кто варил кофе?

— Я, — вновь отозвалась Нонна. — Тётя Клара его разлила по чашкам, а мой муж отнёс их в гостиную.

Полицейский раздумывал.

— Пока всё ясно, — заявил он, наконец.

Не знаю, что он имел в виду, но, по-моему, яснее наше положение не стало.

— Попрошу всех пройти в другую комнату, а сюда я буду вызывать вас по очереди, — распорядился Хансен.

Долго я ждала этих слов и всё-таки дождалась. Почти во всех прочитанных мной детективах свидетели вызываются по одному и дают показания. Хансен почему-то только сейчас додумался до такой простой вещи.

Первого вызвали горбуна, и Хансен очень долго с ним беседовал, так долго, что я ожидала увидеть Дружинина вновь уже в наручниках. Ничего подобного не произошло и, как это ни невероятно, с моей души словно свалился тяжёлый камень. Просто поразительно, какую жалость может вызывать физическое уродство, потому что больше я ничем не могу объяснить чувства облегчения, охватившего меня при виде благополучно вернувшегося к нам горбуна. Следующим вызвали Петера, который до того сидел рядом со мной и рассеянно принимал участие в нашей с Мартой нескончаемой игре с куклой. Войдя в комнату, горбун прежде всего упёрся взглядом в нашу мирную группу и с удовольствием разрушил идиллическую сценку, услав датчанина к следователю. Сам он сейчас же сел на его место, и Марта доверчиво сунула ему куклу, делясь при этом своими соображениями о новых правилах игры с ней. Меня это не удивило, потому что дети вовсе не определяют, как принято думать, шестым чувством, добро или зло исходит от внешне добродушного человека. Я давно это подозревала, а уж наш отечественный садист Щекотило подтвердил моё мнение, потому что, как никто другой, умел располагать к себе детей. Меня удивляло только то, что сам горбун увлечённо говорил с девочкой и не рассказывал мне о беседе с полицейским. Зачем же он сел рядом со мной, если не собирается делиться подробностями допроса?

— Леонид, что он спрашивал? — поинтересовалась Нонна.

Я навострила уши.

— Ничего нового, — отозвался горбун. — Кто подходил к столу, кто и как стоял при этом и всё в том же духе. Я рассказал ему о собаке и, в основном, он выяснял подробности, связанные с ней.

Все примолкли, а меня мучил очень важный вопрос. Мне хотелось знать, чем объяснил горбун смерть собаки.

— Он спрашивал, почему она умерла? — опасливо спросила я.

— Конечно.

— Что вы ему сказали?

Дружинин усмехнулся.

— Не лучше ли будет каждому высказать своё мнение? — спросил он.

— Мы так и сделаем, но ведь позволительно знать и чужое мнение.

— Оно совпадает с вашим, Жанна. Я тоже считаю, что собака погибла, съев пирожное, оставшееся на тарелке. Вопрос лишь в том, кто его отравил.

Мне стало жарко от воспоминания, что только по счастливой случайности это пирожное не оказалось в моём желудке.

— Вопрос ещё в том, когда его отравили и кому оно предназначалось, — жёстко добавила Ира.

Теперь мне стало холодно, и я не смела поднять на горбуна глаза. Мне казалось, что ему теперь всё известно о наших подозрениях, и он незамедлительно предпримет новые шаги для того, чтобы заставить нас замолчать.

— Жанна, вас вызывают, — мягко сказал горбун, и от его сочувственного тона мне стало тошно.

Я встала, уступив место вернувшемуся Петеру, и вышла из комнаты. Сердце моё сильно билось скорее от страха и волнения, чем от мысли, что сейчас я увижу милого полицейского и он будет говорить со мной с глазу на глаз. Но едва я взглянула на голубоглазого Хансена, как напряжение спало, и я почувствовала себя очень легко.