Татьяна Тронина - Магнолии, девушка, солнце…
– Представь себе, – Маруся посмотрела на пустой бокал.
– Налить еще?
– Нет, спасибо… – рассеянно ответила она. – А ты каким образом участвовал во всем этом, Лёня?..
– Никак я не участвовал, – пожал плечами Урманов. – Просто был свидетелем событий, так сказать. Хотя, если честно, Даша мне тоже нравилась. Такая милая, славная… Красивая. Я думаю, в нее очень многие мальчишки были влюблены. Даже тот же Бобр! Хотя Сеня утверждал обратное. Он и дразнил этим Тягунова – «Дескать, ты, Бобр, урод среди людей, потому что не способен к любви. Ты – патологическая личность!»
– Он так дразнил Тягунова?
– Да. Он постоянно задирал его. Других – никогда, а вот Тягунова… Очень здорово у Сеньки это получалось – язык у него всегда был хорошо привешен… Знаешь, самое страшное оскорбление для некоторых – это правда.
Маруся закрыла глаза. Она все еще никак не могла осмыслить происходящее, хотя поняла главное – она ошибалась. Не Урманов, а какой-то там Боря Тягунов по кличке Бобр убил Сеню. «Боже мой… Что же я наделала? Что я могла наделать?! – с тоской и ужасом подумала она. – Я собиралась отомстить Лёне, а он ни сном, ни духом не был виноват! Я лишила своего сына отца, я сама отказалась любить и быть любимой… Я испортила жизнь себе и стольким людям!»
Она открыла глаза – и в первый раз взглянула на Леонида Урманова не как на злодея и преступника, а как на вполне обычного человека.
– Что собой представлял этот Тягунов? – спросила она. – Расскажи, пожалуйста…
– Странный тип. Я вот сейчас думаю – может, он действительно не был способен любить? Хотел, но не мог… Я в данном случае не о банальной физиологии, а о том, что относится к сфере чувств. Вот, например, взять то, как наш Бобр относился к своей матери… Моя мама дружила с его матерью. Так вот, родительница Тягунова была хорошей теткой – доброй, простодушной, веселой… Она очень любила своего Бореньку. Воспитывала его одна, без мужа, жилы из себя тянула, – оживленно рассказывал Урманов. – Она была готова ради сына на все – иногда даже окружающим становилось неловко от ее жертвенности. Моя мама говорила: «Надя ради сына (мать Тягунова звали Надеждой Львовной) готова в грязь лечь и позволить ему на себя наступить – чтобы он только ножки не запачкал!» Надежда Львовна ради Борьки была готова на все, а он словно не замечал этого…
– Борис Тягунов не любил свою мать?
– Похоже, что так. Нет, он не делал ничего ужасного, он не издевался над ней, не устраивал диких сцен, к которым питают склонность очень многие подростки. Он просто не замечал ее. Ему было все равно – есть она рядом, или нет. Съедал лучшие куски, которые подсовывала ему Надежда Львовна, и даже «спасибо» забывал сказать. Моя мама, женщина решительная и прямолинейная, сколько раз пилила свою подругу за то, что та позволяет так с собой обращаться… Но Надежда Львовна считала, что ее Боренька идеален. Все деньги тратила на него, даже второй раз замуж отказалась выйти, поскольку это могло ущемить Боренькины интересы. Как она переживала ту историю, случившуюся в выпускном классе!
Разумеется, она и секунды не верила в то, что ее сынуля способен поджечь на девочке платье!
– А что было потом?
– Ну, потом… Потом мы все закончили школу. Прошло еще несколько лет. А потом я от своей матери узнал (к тому времени я уже жил отдельно), что Надежда Львовна умерла. У несчастной был жесточайший диабет… Последний год она провела в больнице, почти слепая. За ней ухаживала моя мать. Боря не появился там ни разу… Самое жуткое и в то же время обыденное какое-то – дальше. Надежду Львовну кремировали, но Борька даже урну с ее прахом не забрал, чтобы похоронить. «А зачем? – совершенно спокойно, без тени злобы или там раздражения (бывает же, что дети за что-то обижаются на своих родителей – но это не тот случай!) сказал он моей матери, вздумавшей позвонить ему. – Разве это может изменить что-то?»
– Похоже, он действительно не умел любить… – пробормотала Маруся. – Даже не так – он не мог любить! Такое потрясающее равнодушие к родной матери… Но почему ты думаешь, что он был способен ненавидеть? Может, он вообще ни на какие чувства не способен…
– Нет, Борька ненавидел Сеню, я в этом уверен… – усмехнулся Урманов. – Конечно, он не показывал это открыто, но… Представь себе этакого флегму – медлительного, огромного, ленивого… На первый взгляд очень добродушного и незлобивого. Сонный взгляд, неторопливые движения! Но я слышал однажды, как он сказал Сеньке: «Я тебя убью, Бережной. Хоть когда найду и убью». Сказал тоже спокойно, словно шутя, но… знаешь, Маруся, до сих пор не могу забыть огонька, блеснувшего в его глазах… Да, Тягунов ненавидел Сеню. Ты, кстати, знаешь, как погиб Арсений? – вдруг с беспокойством спросил Урманов у Маруси.
– Потом… Потом как-нибудь расскажу… Так ты видел Тягунова в тот же вечер, что и Арсения?
– Ну да! Столкнулись случайно с Сенькой где-то в центре, выпили немного, вспомнили прошлое… Он был абсолютно счастлив – снимался в кино, девушка у него была любимая – она ему все по мобильному звонила, а он ей рапортовал, что задерживается… Так трогательно! А потом глядим – Тягунов. Борька Тягунов – за одним из соседних столиков! Один. «Ну, говорю, Сеня, вечер встреч сегодня какой-то получается!» Сеню даже перекосило – он Тягунова терпеть не мог. Не мог простить ему Даши Рябининой!
– И что потом? – точно сомнамбула, превратившись вся в слух, завороженно спросила Маруся.
– Потом Тягунов расплатился и пошел к выходу. Как раз мимо нас. Я сначала думал, что он нас с Сенькой не заметил, и даже радовался этому обстоятельству… Не тот Тягунов был человек, с которым я хотел бы говорить. А он возьми и скажи: «Здравствуй, Сеня». Флегматично так, в своей манере… Меня словно и не заметил. Только к Сеньке обратился!
– А дальше? – выдохнула Маруся. – Что было дальше?
– Сеня ему ответил: «Ну здравствуй, Бобр. Как живется? Совесть не мучает?» Потом добавил: «Вижу, что не мучает. Вижу, что остался прежним… Ты, Бобр, патологическая личность – таких время не меняет! Никого рядом с тобой нет. И не будет никогда!» Ну, и еще немного в том же роде – что Тягунов не способен любить, что он нравственный урод… Мне кажется, Сеня даже спустя двадцать лет не мог простить ему Даши Рябининой. Слава богу, что в тот вечер Тягунов ничего ему не ответил – выслушал, пожал плечами и зашаркал к выходу. Поглядел, правда, очень недобро на Сеню, точно взглядом хотел сжечь… Я говорю: «Сенька, и охота тебе с ним связываться?! Столько лет прошло… Ты думаешь, что подлецу можно объяснить, какой он подлец? Бесполезно!»
– Борис Тягунов ушел?
– Да. Потом ушел я. На улице еще огляделся, на всякий случай – нет ли его поблизости. Знаешь, хоть и выглядел он спокойным, но было в нем нечто такое… Так бывает спокойно перед грозой. Не то чтобы я боялся за Сеню, но… К счастью, улица была уже пуста, – Урманов помолчал немного, потом добавил: – Я так думаю, Тягунов Сеньку по-прежнему ненавидел, но выяснять отношения ему, как всегда, было лень… Словом, гроза прошла стороной.
