Колин Маккалоу - Непристойная страсть
– Нет, моя дорогая сестра Лэнгтри, мы, скорее всего, не сможем, – сказал он, улыбаясь. – Но в порядке исключения мы обойдемся. Идите и спите спокойно.
Она улыбнулась ему, верному другу и товарищу стольких месяцев, задавая себе вопрос, куда же вдруг исчезла ее расцветающая любовь к нему? Почему появление Майкла так резко оборвало ее? Но – увы! – не было у нее ключа к логике любви, если только есть такой ключ и если существует логика.
– Вы всегда снимаете боль, – проговорила она.
Эта фраза принадлежала ему, он сказал ее еще давно, но теперь, услышав эти слова от нее, был потрясен до такой степени, что отдернул руки. Не время сейчас было говорить то, что он так давно хотел сказать.
Забрав у нее корзинку, Нейл проводил ее через коридор, как будто он был хозяин, а она – его гостья, и только когда они дошли до конца настила, он отдал ей ее вещи.
Нейл стоял, глядя, как исчезает в темноте ее серая фигурка, и потом еще долго не уходил, всматриваясь в темноту, слушая, как с остывающего ската крыши тихонько стекает образовавшаяся влага. Вокруг разносилось мощное пение и рулады лягушек, а далеко в океане, у рифов, шумел в вечном движении прибой. В воздухе пахло дождем; вот-вот начнется ливень, и если сестренка не поторопится, она промокнет насквозь.
– А где сестренка? – сразу же задал вопрос Наггет, когда Нейл, вернувшись в палату, уселся в кресло и протянул руку за чайником.
– У нее голова болит, – коротко ответил Нейл, избегая встречаться глазами с Майклом, который выглядел так, словно у него тоже болела голова.
Нейл скорчил гримасу.
– Ах господи, как же мне неохота быть мамочкой! У кого из нас есть молоко?
– У меня, – отозвался Наггет. – Отличная новость, а? Льюс помер и похоронен. Фью! Признаюсь, это большое облегчение.
– Да будет Господь милосерден к его душе, – сказал Бенедикт.
– А заодно и к нашим душам тоже, – заметил Мэтт.
Нейл наконец закончил возиться с чайником и принялся сдвигать все кружки к краю стола.
«Никакой радости в чаепитии без сестренки», – думал он, поглядывая на Майкла, в то время как Майкл сосредоточился на Мэтте и Бенедикте.
Наггет с важным видом достал какую-то очень тяжелую книгу и, положив ее так, чтобы не залить чаем, открыл на первой странице и начал читать.
Майкл с любопытством взглянул на него.
– Это для чего же? – спросил он.
– Я очень много думал над словами полковника, – принялся объяснять Наггет, положив руку на раскрытую страницу, так что он сделался похожим на святого, молящегося над своей библией. – Что мне мешает пойти в вечернюю школу и получить свидетельство? Тогда я смогу поступить в университет и заняться медициной.
– И делать это со всей душой, – сказал Майкл, – в добрый час, Наггет, и желаю удачи.
«Как жаль, что он так нравится мне, при том что каждую секунду я ненавижу его, – думал Нейл. – Но мой старик всегда хотел, чтобы я научился одному правилу на войне: не позволяй сердцу становиться на твоем пути, а когда сделаешь дело, тогда и учись жить с открытым сердцем».
Поэтому Нейл заставил себя спокойно сказать:
– У нас у всех есть что делать со всей душой, после того как выберемся из густых джунглей. Мне страшно интересно, как я буду выглядеть в костюме с галстуком. В жизни никогда не носил костюмов. – Он откинулся назад и приготовился услышать, что скажет Мэтт в ответ на это намеренное высказывание.
Мэтт задрожал.
– Как же я буду зарабатывать себе на жизнь? – Эти слова вырвались из него против его воли, как будто он ни за что на свете не хотел произносить их вслух, но вместе с тем не мог уже думать ни о чем другом. – Я бухгалтер. Как я могу работать, если я не вижу? Пенсии я не получу; они считают, что с моими глазами все в порядке! Господи, Нейл, что же мне делать?
Остальные сидели очень тихо и смотрели на Нейла.
«Что ж, время пришло, – подумал он, не менее глубоко, чем другие, тронутый горестным воплем Мэтта, но в то же время одержимый некой целью, которая взяла верх над жалостью. – Сейчас, конечно, не время и не место входить в частности, но фундамент заложен основательный, так что у меня есть возможность посмотреть, как Майкл воспримет идею».
– Это мой вклад, Мэтт, – решительно сказал Нейл. Рука его твердо лежала на плече слепого. – Не беспокойся ни о чем. Я отвечаю за то, чтобы все было в порядке.
– Я никогда в жизни не принимал подачки и теперь не собираюсь, – сказал Мэтт, гордо выпрямившись.
– Это не подачки! – возразил Нейл. – Это мой вклад. Ты знаешь, что я имею в виду. Мы заключили пакт, все мы, но мне еще предстоит сделать свой вклад.
Все это он произнес, глядя не на Мэтта, а на Майкла.
– Все правильно, – произнес Майкл. Он сразу понял, что от него требуется. В определенном смысле он чувствовал несравнимое облегчение оттого, что его попросили, а не он сам должен предлагать. Он еще раньше понял, что это единственное решение, но поскольку он не хотел этого, то и не мог найти в себе силы предложить. – Я согласен с тобой, Нейл. Это твой вклад.
Его глаза скользнули по строгому, непреклонному лицу Нейла и остановились на Мэтте, выражая глубокую привязанность к слепому.
– Это не подачка, Мэтт. Это справедливый вклад, – сказал он.
Глава 7
Сестра Лэнгтри успела до дождя. Он полился сплошной стеной как раз в тот момент, когда она вошла в свою комнату, и не прошло и пяти минут, как в дверь полезли, кажется, все существующие на свете мелкие творения природы: москиты, пиявки, лягушки, пауки, не желающие мочить лапки, черными потоками потекли муравьи, подмокшие ночные бабочки, тараканы. Она, как правило, не опускала на кровать сетку, поскольку оба окна в ее комнате были плотно затянуты, но сейчас первое, что она сделала, это стащила сетку с кольца и опустила вниз.
Она приняла душ, завернулась поплотнее в халат, взбила две свои трогательно плоские подушки, положила их повыше у изголовья и легла, взяв книжку, которую не было сил даже открыть, хотя до сна ей было далеко. Тогда она откинула голову и стала прислушиваться к несмолкаемому глухому стуку дождя по железной крыше. Когда-то это был для нее самый волнующий, волшебный звук в мире – во времена ее детства, в местах, где дождь был предвестником процветания и самой жизни. Но здесь, в этом расточительном климате, где рост и гниение сменяют друг друга до бесконечности, дождь означал замирание всего внешнего, что существует за пределами человеческого организма. Невозможно услышать чьи-либо слова, если только вам не прокричат их в самое ухо, и единственные голоса, которые слышишь отчетливо, – это голоса, рокочущие в твоей голове.
Тот болезненный страх, который она испытала, узнав, что способна высечь любимого человека так, как она высекла Майкла, постепенно уступил место какому-то безразличному отвращению к самой себе. Но в то же время она почувствовала, что одновременно с этим в ней растет и крепнет желание самооправдаться. Разве он не сделал с ней то, что ни один мужчина не имеет права делать с женщиной? И разве не остановил он свой извращенный выбор на Льюсе Даггетте? Из всех мужчин на свете он выбрал Льюса!
