Порочный учитель - Бьянка Коул
Мои глаза закатываются, когда его бедра двигаются быстрее, жестче, толкая меня на край обрыва так сильно, что кажется, он может сломать меня пополам, прежде чем я сорвусь с него.
— Кончи для меня, — приказывает он.
Я не могу ни в чем ему отказать, и мое тело сотрясается. Каждый мускул сокращается, когда я обрызгиваю его рубашку, создавая беспорядок. Звезды вспыхивают за моими веками, и я смыкаю их, бесстыдно постанывая в кляп.
Оак сильнее сжимает мое горло.
— Смотри на меня, пока я кончаю в твою задницу, — приказывает он.
Я заставляю себя открыть глаза и наблюдаю за своим мужем, когда он толкается еще два раза, прежде чем тоже кончить. Выражение его лица, когда он наполняет меня своей спермой, вызывает невероятное наслаждение. Он отпускает мое горло и несколько мгновений с обожанием смотрит в мои глаза, наблюдая, как я полностью подчиняюсь его желаниям и потребностям. А затем вытаскивает свой член из меня и заменяет его большой анальной пробкой.
— Я хочу, чтобы она оставалась там до конца дня. Не вынимай. — Он отстегивает кляп и бросает его на стол. — Ты поняла?
— Да, сэр, — говорю я, а он захватывает мои губы и глубоко целует меня.
— Будь хорошей девочкой и иди на следующий урок.
Я спрыгиваю со стола и иду на выход, но взвизгиваю, когда Оак шлепает меня по заднице.
— Быстрее, или я могу снова опрокинуть тебя на свой стол, — предупреждает он.
Я ухожу, не в силах поверить, что такой мужчина, как он, может настолько сильно хотеть меня. Может быть, в нем и есть тьма, но от этого я люблю его еще больше. Возможно, потому что глубоко внутри, под моим отчаянным желанием остаться нетронутой тьмой мира моих родителей, часть ее все же заразила и меня.

Оак наблюдает за происходящим в бинокль, в то время как я остаюсь сидеть в шезлонге, держась вне поля зрения, как он велел.
Я вижу его страдания, когда он издалека наблюдает за похоронами, и мне больно, что я не могу его утешить. Поэтому я встаю, игнорируя его приказ, и обнимаю его за талию.
— Ты в порядке? — Спрашиваю я.
Он качает головой.
— Нет, моего отца, брата и сестры здесь нет. — Он хмурится. — Мой дядя ведет себя так, как будто всем заведует он.
Он достает свой мобильник, набирает что-то на итальянском в гугле. И тут же роняет телефон на пол, опускаясь вместе с ним.
— Оак, в чем дело?
Он качает головой, и я беру телефон, прокручивая статью в итальянских новостях. Речь идет о его отце и брате с сестрой. Судя по всему, они погибли в прошлом году в автокатастрофе на Сицилии.
— Они все мертвы, — бормочет он.
Я провожу рукой по его волосам и опускаюсь перед ним на колени.
— Мне так жаль.
Его кадык дергается, когда он сглатывает.
— Не понимаю, как я мог не знать. — Он сдвигает брови. — Смерть моей бабушки была во всех газетах, но их гибель- нет. По крайней мере, не здесь, в Неаполе.
Слеза стекает по его щеке, когда он непонимающе смотрит на меня.
— Ты не знал, — говорю я, прижимаясь губами к его щеке, чтобы стереть слезу. — Это не твоя вина.
Оак кивает.
— Я знаю, я просто… — Он качает головой. — Это было трудное решение — оставить всех, кого я любил, но я знал, что не могу участвовать в кровопролитии. Думаю, я всегда знал, что до этого дойдет. Моя семья убита.
— Здесь говорится, что они попали в автомобильную аварию.
Оак невесело смеется.
— Не будь такой наивной, Ева. У моего отца была давняя вражда с боссом сицилийской мафии. Его смерть не была несчастным случаем.
Я тяжело сглатываю и игнорирую беспокойство внизу живота.
— По крайней мере, ты сбежал из этого мира. — Я провожу рукой по волосам. — Иначе ты мог бы быть мертв.
Он встречается со мной взглядом и вздыхает.
— Ты права. — Он встает, берет бинокль и смотрит на похороны своей бабушки. — Моя мать все еще жива, а бабушка умерла в преклонном возрасте без особых происшествий. По крайней мере, я могу быть благодарен за это.
Я обхватываю его за талию, обнимаю, и мы остаемся там еще долгое время после того, как похороны закончились и все разошлись. Оак наконец встает, когда солнце опускается за горизонт вдалеке.
— Нам нужно идти, если мы хотим успеть заказать столик в Сорбильо.
Я качаю головой.
— Мы можем отменить, если хочешь.
Он морщит лоб.
— Зачем нам это делать? Это лучшая пицца в Неаполе.
— Потому что ты только что издалека наблюдал за похоронами своей бабушки и узнал, что твои брат, сестра, и отец мертвы.
Его грудь вздымается.
— Я хочу поесть пиццу там, где бывал в детстве. Это хороший способ помянуть их, не так ли?
Я киваю.
— Да, конечно. — Я не могу представить, что он чувствует прямо сейчас. — Поехали.
Он ведет меня к взятой напрокат машине, и мы направляемся по ветреным дорогам обратно в Неаполь из Эрколано. Это примерно в двадцати минутах езды обратно в город, где Оак паркуется рядом с рестораном. Мы заходим, там полно народу, я замечаю проблеск слез в глазах Оака, когда он оглядывает маленькую пиццерию, и сжимаю его руку.
Он улыбается, но улыбка не достигает его глаз.
Все, чего я хочу, — это избавить его от боли, но я знаю, что это невозможно. Я могу только быть рядом с ним. Официант усаживает нас после пятнадцатиминутного ожидания за маленький столик в задней части зала.
Оак сжимает мою руку через стол.
— Все точно так, как я помню.
— Вы часто приезжали сюда, когда ты был ребенком?
Он кивает.
— В основном по особым случаям, но поскольку мы были такой большой семьей, их было много. — Он смеется. — Мы использовали любой предлог для пиццы в Сорбильо.
— Здесь вкусно пахнет. — Я облизываю губы. — Не могу дождаться, чтобы попробовать её.
Оак переплетает свои пальцы с моими и сжимает.
— Я люблю тебя, Ева. — Выражение его лица становится серьезным. — Очень сильно.
Я замечаю, что он выглядит немного нерешительным, как будто хочет что-то сказать, но не уверен, как.
— В чем дело? — спрашиваю его.
— Мы поженились так
