Борис Бедный - Девчата
— Глупая ты еще… — нежно сказал Илья.
— Вот моду взяли: как что не по-ихнему — так дурочкой обзывают. И мама-Вера, и ты… Поищи себе умную!
— Да я ж любя… С тобой все время как на экзамене. Ох и трудная ты!
— Пойди легкую поищи!
— А мне как раз такая, как ты, и нужна.
— Тогда терпи! — посоветовала Тося.
Илья попытался обнять ее. Она ужом выскользнула из его рук.
— Ишь моду взял! Руки!
— То-ось?..
— Сиди смирно и любуйся моей красотой!
Тося хмыкнула, торжествуя полную свою победу. Илья вновь попробовал поцеловать ее.
— Ох и агрессор ты, Илюшка! — сказала Тося, высвобождаясь из его объятий.
— Ну хоть так-то можно? — с великой надеждой в голосе спросил Илья и неуверенно положил руку на Тосино плечо.
Тося подумала-подумала и милостиво разрешила:
— Так можно…
Затаив дыхание, слушала Надя их горячий шепот и веселую возню.
Ближний сугроб напитался полой водой, и капли стали тенькать. Сначала каждая капля звенела в свой колокольчик и не догадывалась слиться с соседней каплей. А потом в толще сугроба чисто и певуче пропела струйка, и в соседнем сугробе ей сейчас же отозвалась другая. Они послушали друг дружку, примолкли, и вдруг под спудом снега, пробуя голос, на милом детском языке несмело залопотал первый ручеек. Он тут же замер, придавленный осевшим сугробом, но через минуту зажурчал уже чуть погромче. И снова затих.
Казалось, молодая, только что рожденная из талого снега вода все силилась и никак не могла припомнить, как вела она себя в прежних жидких своих существованиях, еще до того, как стать снегом, когда она низвергалась с заоблачной выси в ливнях, кипела в родниках, пересчитывала камни на перекатах, лениво струилась в степных реках, клокотала в турбинах электростанций, сонно плескалась в озерах, поила потрескавшуюся от засухи землю в оросительных каналах, ревела в морских Ураганах, винтом вздымалась к нему в смерчах и тайфунах, тяжко била в далекий коралловый берег крутой океанской волной…
— Тоже мне, любовь называется! — разочарованно сказал Илья. — Ребята уже невесть что про нас болтают, а я тебя и не целовал ни разу… Узнают — засмеют!
— Чихала я на твоих ребят, — отозвалась Тося.
— И на меня?
— Снова начинаешь, да? — пристыдила Тося. — Ох уж эти мне мужики! Неужели ты без этого самого поцелуя никак не можешь обойтись? Так-таки не можешь? Ты только не притворяйся!
— Чудачка ты! — удивился Илья. — А зачем обходиться?
Тося замялась:
— Все вокруг целуются — так и мы давай наперегонки! Так, что ли, по-твоему?
— Ну конечно! — обрадовался Илья. — А как же иначе? Что-то я тебя не пойму…
— А мы вот давай… не будем, — нетвердо предложила Тося, сама не зная, чего она хочет.
— Придумала!.. — разочарованно буркнул Илья.
— Так ведь страшно же! — доверчиво призналась Тося. — Были чужие, а теперь ни с того ни с сего…
Илья молча снял руку с Тосиного плеча и отодвинулся от нее.
— Уже обиделся? Ох и личность ты!.. Ну ладно, так и быть…
Тося повернулась боком к Илье, зажмурилась и ткнула себя пальцем в щеку, показывая, куда целовать. Илья осторожно коснулся губами ее щеки и вопросительно посмотрел на Тосю. Она все еще сидела с закрытыми глазами: то ли переживала первый свой поцелуй, то ли ждала еще чего-то. Илья решительно обнял Тосю, крепко поцеловал ее в губы и тут же предусмотрительно отшатнулся, предвидя неминуемый нагоняй.
А Тося вдруг засмеялась. Всего ожидал от нее Илья, но лишь не этого смеха, обидного для мужского его самолюбия.
— Чего ты? — хмуро спросил он. Тося замотала головой.
— Не скажу… Никогда не скажу! И не упрашивай.
Илья придвинулся к ней:
— Ну, Тось?
— Да стыдно про такое говорить…
— Так ведь мне же, не кому-нибудь.
— Знаешь… я раньше все думала: и как это люди целуются, ведь носы должны мешать… А теперь вижу: ничуть они не мешают!
— Вот детсад! — изумился Илья.
Ему и смешно было немного, что Тося, при всей своей бойкости, на проверку оказалась такой зеленой, и мужскому самолюбию его льстило, что он у нее самый первый, первей некуда, и в то же время Илья как бы укор себе почувствовал в этом Тосином признании. Его кольнула вдруг непривычная, совсем еще не обжитая им зависть к Тосе, к тому, что она только-только начинает взрослую свою жизнь, а он уже поколесил, поколобродил в этой жизни больше, чем надо. Собственная опытность, которой раньше он всегда гордился, обернулась теперь для Ильи грязной своей стороной.
Илья вдруг остро пожалел, что ничего в прошлом нельзя переделать и никогда уже не вычеркнуть ему из своей жизни ни горемычной Анфисы, ни других девчат — лишних, случайных, ничуть ему, если толком разобраться, не нужных. И с Тосей все было бы у него совсем по-другому, если б встретился он с ней в позапрошлом году, когда только что вернулся из армии и местные девчата еще не вешались ему на шею.
Но долго горевать о чем-либо, а тем более о том, чего нельзя уже было исправить, Илья не умел.
— Иди сюда, замерзла небось? — позвал он Тосю строже, чем сам хотел, невольно пряча от нее покаянные мысли.
Он расстегнул свое пальто, полой прикрыл Тосю и снова поцеловал ее, чтобы она поскорей к нему привыкла.
— Ну как, не мешают носы?
— Не мешают!.. Ты только не задавайся. А то ребята как добьются своего от девчонки, так прямо петухами ходят. А нам это обидно, понимаешь?
— Я тебя больше никогда не обижу… — пообещал Илья.
Его подмывало сейчас сказать Тосе что-нибудь красивое и торжественное, на всю жизнь успокоить ее, но нужные слова, как водится, куда-то запропастились. И тогда, чтобы хоть как-то возместить эти несказанные сильные слова, Илья еще раз поцеловал Тосю — некрепко, нежно, в беззащитный уголок губ.
Видит бог, он совсем не хотел обидеть ее братским своим поцелуем, а Тося вдруг заплакала.
— А теперь что? — встревожился Илья.
— Батю вспомнила… — Тося всхлипнула. — Как мне хорошо — я всегда почему-то его вспоминаю. Все думаю: вот не дожил он до этого дня, не радуется сейчас вместе со мной… Он ведь знал только, что у мамы ребенок будет а кто — мальчик или девочка, — так и не успел узнать: погиб на фронте… Не узнал даже, что я родилась, и погиб, обидно-о!..
Илья крепко и бережно обнял Тосю, бессознательно пытаясь оградить ее от всех бед этого древнего, но все еще не до конца правильно устроенного мира. Не умом, а всем существом своим Илья вдруг понял, что он теперь не один, и впервые в жизни к нему пришло сладкое и тревожное чувство своей ответственности за чужую судьбу. Он был теперь в ответе за все, что случится в жизни с Тосей — и сегодня, и завтра, и послезавтра, и через десять лет; дальше заглядывать Илья пока не решался… Ему вдруг горячо захотелось, чтобы Тося никогда не пожалела, что доверилась ему. И для начала, как первый шаг в новой для него жизни, Илья ослабил кольцо своих рук, забоявшись вдруг, что Тосе больно сейчас, но она молчит из глупого девчоночьего упрямства.
