Анна Берсенева - Ловец мелкого жемчуга
Проговорив это – медленно, словно через силу, – Ули замолчала, глядя ему в глаза тем самым, почти умоляющим взглядом. Георгий тоже молчал, ошеломленный.
– Ты думаешь, не должно было? – наконец спросил он.
– Может быть, я так не думаю. – Ули отвела глаза. – Но… Послушай, я должна тебе рассказать все. Извини, я оденусь. – Она набросила себе на ноги сбившееся покрывало, потом нагнулась, подняла с пола блузку. Когда она застегивала пуговицы, пальцы ее чуть заметно дрожали. – Дело в том, что я рассталась со своим мужем. Мы не решили, на какое время или навсегда, но мы оба решили, что нам это необходимо. Ты не спросишь, почему?
– Не спрошу, – мрачно сказал Георгий.
– Вот видишь, Георг, даже ты сразу считаешь, что уже можешь предъявлять ко мне какие-нибудь требования, – мягко сказала она. – Хотя ты очень нетипичный для России мужчина, по-моему.
– Не знаю, типичный или нетипичный, – усмехнулся он. – И никаких я к тебе требований не предъявляю, зря ты говоришь. Просто мне… Ну, нерадостно мне слушать о твоем муже, да еще сейчас. Разве это так уж странно?
Теперь, особенно после Рязани, Ули говорила по-русски гораздо правильнее, чем в первый день их знакомства, и все-таки Георгий почему-то заставлял себя разговаривать с нею медленно, отчетливо, и из-за этого в его речи совсем не было той живой сбивчивости, которая убедительнее словесной логики.
– Мы решили жить пока отдельно, потому что наши взгляды на жизнь очень отличились, – сказала Ули. – Я думаю, ему необходимо обратиться к психологу, но я не уверена, что он это сделает. Во всяком случае, я больше не хотела быть его психологом. Но все-таки, наверное, у меня есть какие-то комплексы для него, и поэтому я чувствовала себя немного несвободной для секса с тобой.
Георгий молчал, не зная, что на это сказать. Он совсем не хотел знать подробности ее супружеской жизни, но вместе с тем ему неловко было попросить ее не говорить всего этого.
Помедлив немного – наверное, все-таки ожидая от него какой-то реакции, – Ули продолжала:
– Дело в том, что Петер очень странный человек. Ему тоже тридцать лет, как и мне, но он ведет себя так, как будто вся жизнь у него еще впереди. К напримеру, он уже девять лет учится в университете, но до сих пор не может сделать свой выпускной экзамен. Он говорит, что не уверен, что англистика, которую он изучает, действительно его интересует.
– Девять лет учится? – Это показалось Георгию настолько удивительным, что он все-таки не удержался от вопроса. – Так что, он все это время не работает?
– Он работает так, как может работать студент, – объяснила Ули; кажется, она обрадовалась тому, что он наконец проявил хоть какой-то интерес к ее рассказу. – У вас это называется подрабатывать. Я тоже подрабатывала, когда была студентка. Я выносила лоты во время аукционов, чтобы показывать их покупателям, и еще развозила пиццу, и помогала школьникам в учебе. Петер подрабатывает бэби-ситтером. Но, конечно, он живет не на эти деньги. У него есть проценты в банке от тех денег, которые оставил для него дедушка.
– Тогда в чем дело? – пожал плечами Георгий. – Тогда, наверное, хоть сто лет можно учиться, если нравится.
– Дело в том, – возразила Ули, – что он стал человек без будущего. Он очень хороший, добрый человек, но это не профессия и не перспектива. Ему нравится только играть на пианино или заниматься с маленькими детьми. Но он не музыкант и не педагог, потому что у него не было терпения, чтобы получить эти профессии.
– Улинька, хватит! – наконец взмолился Георгий. – Ну какого черта мне думать про твоего Петера? Плюнь ты на него и будь со мной, вот и все!
– Я жила с ним десять лет, – тихо сказала Ули. – И хотя я понимаю, что больше не могу с ним жить, потому что я совсем другая, чем он, но все-таки десять лет очень трудно забыть, Георг. Я обрадовалась, когда получила это предложение работать в России. Мне хотелось совсем изменить свою жизнь. И мне кажется, я не ошиблась – Россия по правду как другая планета.
– А я, получается, инопланетянин? – усмехнулся он.
– Ты?.. – Ули легко, едва касаясь, провела рукой по его лицу, убрала волосы со лба. – Ты вызываешь в моей душе смятение, Георг. Я думала, это из-за Петера, но, наверное, все-таки из-за каких-нибудь других причин. Я пока не понимаю.
Он молчал, чувствуя, как тоска укладывается в сердце – осязаемо, как живое существо: крутится, устраивается надолго, царапая изнутри острыми мучительными иголочками.
– Я не хотела тебе сразу сказать, потому что очень обрадовалась тебя увидеть, – сказала Ули, – но завтра я должна уехать в Германию. Это будет почти на месяц, потому что там состоится конференция по правам женщин и я должна про нее написать для журнала. А к тому же у меня будет много работы для нашего фонда. Я думаю, это хорошо для тебя и для меня, если мы сейчас расстанемся.
Георгий совсем так не думал. Он мгновенно потерял способность думать, когда услышал, что ее не будет целый месяц. Только вернулась – и вот опять! Плевать на Петера, плевать на какие-то ее комплексы – да он вообще-то ничего и не видел странного в том, что она рассказала: ведь действительно не вычеркнешь с легкостью из жизни человека, с которым прожил десять лет, да еще если это хороший и добрый человек, даже и без перспектив. Но опять не видеть ее целый месяц…
И вдруг он почувствовал, как все холодеет у него внутри.
– Как – расстанемся? – с трудом выговорил он. – На месяц или… совсем?
– Я это не знаю, Георг. – Ули смотрела куда-то в сторону. – Я не знаю, что для меня будет лучше. И для тебя.
«Для меня не будет лучше расстаться с тобой – ни на месяц, ни навсегда!» – хотелось ему крикнуть.
Но что толку было кричать? Чтобы показаться ей ребенком, у которого отнимают любимую игрушку? Только теперь Георгий наконец почувствовал, что перед ним взрослая женщина, смотрящая на мир совсем иначе, чем он, и совсем не обязательно видящая свое будущее с ним… Да и разве думал он о будущем, когда обнимал ее, целовал, когда она совсем принадлежала ему, а он все равно чувствовал, что его тяга к ней неутолима?
Он молчал, подавленный. Ули вдруг медленно подняла на него глаза.
– Георг, – тихо сказала она, – но сейчас… Ведь сейчас я с тобой, и мне так хочется услышать, как ты говоришь «Улинька»… У тебя такая интонация, которой я не слышала никогда в жизни.
– Улинька, – сказал он, чувствуя, как перехватывает горло от нежности к ней, – у меня такого и не было никогда в жизни… Люблю я тебя, Улинька, милая, так люблю, что сердце разрывается!
Она наклонилась и стала целовать его лицо – быстро, словно боясь, что кто-нибудь ей помешает, а он торопливо расстегивал пуговицы на ее блузке, которые она десять минут назад зачем-то застегнула.
