Кристин Ханна - Снова домой
На туалетном столике Фрэнсиса стояла фотография. Мадлен взяла ее в руки, осторожно погладила стекло. На ней были изображены они с Фрэнсисом. Снимок сделали в тот самый день, когда Лину первый раз привезли из больницы. Они оба стояли, широко улыбаясь в объектив, но в их глазах было выражение озабоченности и сосредоточенности, так не подходившее их молодым лицам...
«Эй, Мэдди, опять ты захандрила...»
– Ох Фрэнсис. – Она взяла подушку с его постели и разгладила все складочки на наволочке. Она была разрисована картинками по мотивам «Звездных войн» – это был ее шутливый подарок Фрэнсису на прошлое Рождество.
Мадлен сказала Энджелу, что теперь им придется учиться жить без Фрэнсиса, – но зачем вообще так жить?! Как можно научиться жить, не видя света солнца, не чувствуя его тепла?!
Вновь к глазам подступили слезы, горячие и неудержимые, и Мадлен не стала им противиться. Она медленно опустилась на колени и уткнулась в подушку лицом. От нее все еще исходил запах Фрэнсиса, ее лучшего друга, которого Мадлен потеряла навсегда.
Глава 19
Лина неподвижным взглядом смотрела на зеркальную поверхность озера Юнион. По водной глади ползла огромная черная тень. Она напомнила Лине чудовище, жившее за решетчатыми створками ее шкафа, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Фрэнсис и ее мать уверяли, что чудовище существует только в ее воображении, и Лина почти верила им. Но бывали иногда страшные, темные ночи, когда на улице лил дождь, казавшийся особенно сильным в светлом конусе ближайшего уличного фонаря, – и тогда она понимала, что чудовище на самом деле существует. Она слышала, как оно шевелится, скребет когтями, царапает висящие в шкафу вешалки.
Когда Лине исполнилось двенадцать лет, она уже поняла, что живущее в шкафу существо – это часть ее собственной души. Она и сейчас изредка чувствовала, как чудовище шевелится в груди, ворочает огромной головой, заставляет Лину смотреть некоторые особенно кошмарные сны. Ей приходилось бороться с одиночеством – таким, которое не развеять ни игрой в «Монополию», ни поездками в Диснейленд.
Ей было уже тринадцать, когда началась череда ужасных, наполненных кошмарами ночей. Так продолжалось лет до пятнадцати. Она очень хорошо помнила, как все это начиналось, тем более что события эти пришлись на время ее первых месячных. Какие бы книжки ни подкладывала ей мать, сколько бы Лина ни рассматривала в них фотографии матки и женских яичников, факт оставался фактом: ее девчоночья беззаботность по капле выходила из нее, оставаясь на трусиках в виде безобразных темных разводов. Вместе с месячными пришли и бессонные ночи. Лина теперь часто плакала по пустякам, выходила из себя, причем эти внезапные приступы гнева находили с такой силой, что самой Лине было потом как-то неловко. Когда ею в очередной раз овладевало мрачное настроение, Лину раздражало все на свете, особенно мать.
В пятнадцать лет это закончилось. Неудовлетворенность, чувство заброшенности и одиночества ушли, как пришли, – незаметно и, казалось, безвозвратно.
И вот теперь все вернулось – и не спешило уходить. На душу Лины спустилась густая тьма, от которой горчило во рту, трудно было дышать. Тьма наложила отпечаток на все, даже самые привычные, простые слова, которые говорила Лина: «до свидания», «я люблю тебя», «мне очень жаль».
Без Фрэнсиса мир для Лины совсем опустел. Подчас чувство одиночества достигало такой силы, что Лина, прогнувшись среди ночи, ощущала, что ей не только заплакать, ; просто дышать трудно. Она собиралась вскочить на велосипед, чтобы тотчас отправиться к Фрэнсису, но спохватывалась: к Фрэнсису больше нельзя поехать...
Лина не знала, что с собой делать: ничто ее больше не радовало. С каждым днем, с каждым часом, она все острее чувствовала свою вину в том, что так плохо разговаривала тогда с Фрэнсисом. Она хотела поделиться своей тоской и сожалением с матерью, но не знала, с чего начать, как подыскать нужные слова. Кроме того, Лина не знала, сможет ли мать ей помочь: та сама была убита горем.
А тут еще неожиданные слова Мадлен об отце.
Лина поморщилась и подобрала под себя ноги, продолжая все так же глядеть на серебристую гладь озера Юнион. Слева от Лины возвышались отвратительные ржавые трубы; от которых, получил свое название близлежащий парк: Парк Газового Завода.
Пошел легкий дождик, и поверхность воды стала не такой блестящей.
Стоило только Лине вспомнить день похорон, как кровь закипала у нее в жилах. Странно, что именно тогда мать решилась поговорить с Линой об ее таинственном отце.
Лина легла на бок и подтянула колени к подбородку. Щеку кололи сухие травинки, дождь мягко капал на лицо. Вода собиралась в прохладные струйки и потихоньку затекала за воротник.
Лина могла бы возненавидеть мать за то, что та столь не вовремя решила сообщить дочери такую новость. В некотором смысле так оно и было. Но дело было не в одной только ненависти. Все было намного сложнее и запутаннее. В душе у девушки смешались ненависть, раздражение, горечь и – что самое ужасное – надежда, которая никогда не покидала сердце Лины.
Лина неподвижно лежала на траве, пока вся ее одежда не промокла насквозь, а мокрые волосы не облепили лицо. Ей нужен Фрэнсис, чтобы все в ее жизни встало на свои места.
Но Фрэнсис ушел и больше никогда не вернется.
Кто же заменит его? Кто станет опорой для Лины: теперь, когда жизнь тянется перед ней сплошной черной полосой? Кто распахнет перед Линой дверь и с улыбкой скажет: «Ну, заходи, заходи, Лина-балерина...»
Отец.
Она подумала об этом загадочном человеке, который был ее отцом и о котором она мечтала много лет, которого так отчаянно ждала, в которого хотела верить. Никогда раньше ей не хотелось с такой силой, чтобы отец оказался рядом. Никогда, до этой минуты.
«Я хочу, Лина, чтобы он полюбил тебя. Хочу, чтобы он нуждался в тебе. Но только боюсь... Боюсь, что он разобьет твое сердце...»
Когда Лина услышала эти слова, она поняла, что мать права, наверное, он действительно может разбить сердце дочери. Ну и пусть, пора Лине расставаться со своими глупыми девчоночьими фантазиями. После того как умер Фрэнсис, Лина начала осознавать, что жизнь гораздо более мрачная и страшная, чем ей раньше казалось.
Потянув носом, Лина отерла лицо рукавом фланелевой куртки. Да, человек, называющийся ее отцом, вполне может сделать ей больно. Она понимала это.
Но ведь может случиться и наоборот – отец спасет ее от одиночества, поможет ей.
О, как бы Лине этого хотелось! Хотелось до дрожи внутри! Она была сейчас так одинока, вся материнская любовь оказывалась не в силах побороть это одиночество. Она хотела, чтобы отец раскрыл ей свои объятия, чтобы пригласил ее к себе домой, чтобы поговорил с ней о ее жизни, чтобы выслушал ее. Господи, хотя бы выслушал...
