Анна Берсенева - Гадание при свечах

Обратно они шли молча. И только у самых Патриарших Алексей вдруг спросил:

– Тебе ведь вообще мало что кажется в жизни непонятным, Марина, правда?

– Правда, – кивнула она. – Да, наверное, вообще ничего не кажется. Когда в деревне начинаешь жизнь, ничему привыкаешь не удивляться. А у меня отец был… не такой, как все. А бабушка – и вовсе…

– Колдунья, что ли? – усмехнулся он.

– Вроде того, – подтвердила Марина. – Вернее, так это называли. Ты вот тоже смеешься, Алеша! И не веришь во все это…

– Да нет, почему? – пожал он плечами. – Я, Марина, не знаю – верю, не верю. Не думаю об этом, понимаешь? Вон мадам эта твоя. Как я могу верить в то, что она связана с какими-то потусторонними силами, если я себе привык доверять? А я вижу только красивую женщину с сильной волей, проницательную, беспощадную, со страстным желанием власти над людьми. Это и есть в ней самое сильное, неужели ты не чувствуешь? А то, что она, как ты рассказывала, шарики умеет взглядом поднимать, – это так, антураж. А еще кому-нибудь, может быть, нравится поражать массовое сознание своими предсказаниями, а третьему просто хочется больших денег…

– Ты думаешь, вообще все это шарлатанство? – тихо спросила Марина. – Вот эти тайны жизни, к которым нам почему-то дано прикоснуться? И… у меня тоже?

– У тебя – нет, – ответил он. – Но ты, по-моему, сама не понимаешь, к каким тайнам тебе на самом деле дано прикоснуться.

Марина ждала, что он продолжит, но Алексей замолчал.

– Но я же никого не обманывала, Алеша! – горячо воскликнула она. – Я правда видела, и как душа беспокойная по комнате мечется, и даже документы какие-нибудь пропавшие! И сила желания… Если бы ты знал, как это страшно! Даже сила простенькой зависти, не говоря уж о большем. Но ты так странно сказал!..

– Что же странного я сказал? – он быстро взглянул на нее.

– Да вот это: что я еще сама не понимаю… Мне папа всегда то же самое говорил: ты еще сама себя не понимаешь, в твоей жизни будет другое. А что другое – он мне так и не объяснил. Просто не успел…

Марина заметила, как снова переменилось его лицо – как всегда это бывало почему-то, стоило ей заговорить об отце.

Но говорить больше не было времени. Они уже стояли у самого подъезда, и неизменный «Мерседес» ожидал Шеметова. На мгновение Марина почувствовала, как недоумение шевельнулось в ней: да почему же они должны сейчас расстаться, почему не могут даже договорить? Но Алексей молчал, и она подавила в себе это неожиданное чувство.

– Я пойду, Алеша? – сказала она.

– Да, конечно, зачем ты спрашиваешь? – Марине показалось, что в его голосе мелькнуло раздражение – или горечь? – Указаний от меня ждешь? Спокойной ночи, Марина. Спасибо за компанию!

Когда она поднималась по лестнице, ей казалось, будто тревога идет вслед за нею.

Глава 10

Марина долго не могла уснуть этой ночью. Она старалась гнать от себя смутное, но все более тревожное чувство неправильности происходящего, возникшее у нее этим вечером. К тому же сегодняшний день разбередил в ней воспоминания детства, и это тоже не давало уснуть.

Сначала – спектакль, радость необъясненной жизни, которую он пробуждал. Потом – разговор с Алексеем о тайных силах…

Марина корила себя за то, что редко вспоминала в Москве о бабушке, погрузившись в собственные дела и тревоги. А ведь в детстве бабушке почти на равных с отцом принадлежала ее жизнь, и не было дня, когда Марина не чувствовала бы этого.

Она не могла бы сказать, что бабушка заменила ей мать. Была в облике этой высокой худощавой женщины какая-то внутренняя суровость, которая многих отпугивала от нее. Многих – но не Марину. Правда, любовь, которую она чувствовала к бабушке, не была такой доверчивой и безоглядной, как любовь к отцу, но и страха не было никакого.

А ведь именно страхом можно было назвать то чувство, которое испытывал к Надежде Игнатьевне весь поселок.

Никто уже и не помнил, когда она появилась здесь с грудной дочкой, да никто и не придал особенного значения появлению еще одной одинокой женщины. Поселок Калевала, как и многие другие поселки в Карелии, был населен ссыльными из самых разных мест и их потомками. Еще одна печальная судьба не вызвала ни удивления, ни даже сочувствия.

Но вскоре калевальские женщины почувствовали в этой пришелице, поселившейся в крайнем полуразвалившемся доме, что-то странное и пугающее. Первой это заметила соседка Евдокия, у которой Игнатьевна стала брать молоко для дочки.

Евдокия была говорлива и охотно делилась своими наблюдениями с женщинами у колодца.

– Ой, бабоньки, непростая она, еще какая непростая! – говорила она, округляя и без того круглые глаза.

– Да чего ж непростого-то? – удивлялись женщины. – Безмужняя она, вот и молчаливая такая. Легко ли одной с дитем, чему ей радоваться? А так-то что же – самостоятельная такая женщина, все сама сделает, и крышу вон даже починила. И чтоб мужиков чужих приваживать – тоже вроде не заметно за ней…

– Чего там – крышу! – махала рукой Евдокия. – Она, на мои глаза, не то еще умеет. Вон Машунька ее болела, так ведь даже к фельдшеру не носила ее, сама травами какими-то вылечила в три дня. А уж та какая плохая была, глазок даже не открывала, я ж видела… А мужики – на что ей мужики? Таким бабам и мужики-то не нужны, они сами по себе живут! И молока у ней нет, девчонку коровьим кормит…

– Ведьма она, что ли? – осторожно удивлялись женщины.

– А кто ее знает? Может, и ведьма… Хотя плохого-то вроде не делает никому, это ничего не скажу, – качала головой Евдокия.

Первые неясные догадки скоро сменились крепкой уверенностью в том, что Игнатьевна обладает какой-то особенной силой, от которой лучше держаться подальше. Убедилась в этом все та же Евдокия – да еще как убедилась!

Однажды летним вечером, когда Игнатьевна, как обычно, зашла к Евдокии после вечерней дойки за парным молоком, та встретила ее слезами.

– Случилось что, Авдотья? – спросила Игнатьевна – как-то мимоходом спросила, не выражая ни тревоги, ни сочувствия.

– Ой, Надя! – тут же запричитала Евдокия. – Мужик-то мой помирает ведь!

– Чего же это с ним? Вчера еще вроде видела его, здоровый был, – пожала плечами Надежда.

– Вчера – здоровый, а сегодня целый день лихоманка какая-то бьет, боюсь, не падучая ли!

– Какая же падучая, если целый день? – усмехнулась Игнатьевна. – Падучая приступами бывает.

– А что ж тогда? – перестала причитать Евдокия. – По всему на падучую похоже, и пена изо рта выступает…

– Так не скажу, – покачала головой Игнатьевна. – Поглядеть надо, что говорить впустую.

– Так погляди! – тут же предложила соседка. – Погляди, Надя, сделай милость! Куда его теперь везти, чего с ним делать?