Татьяна Лунина - Когда забудешь, позвони
«Пешек» Борис проигнорировал. Пожилой водитель — человек честный, прямой, хотя слов никогда не выбирает. Обижаться на него смешно и глупо.
— Конечно, — спокойно ответил Глебов, — но в нашем деле без доверия и поддержки не обойтись.
И это должно быть взаимным. Иначе вместо газа будет тормоз.
Шутка сняла некоторое напряжение, народ одобрительно загудел, и минут через двадцать все разошлись, довольные друг другом. А что долго обсуждать? Фролова уважали, знали: кого попало не приведет и на свое место не посадит. Да и зама его за год распознали быстро: видно, что на подлянку мужик не способен. По дороге домой новый директор заехал в магазин за продуктами и кормом для Черныша. В восьмом часу уже парковался у подъезда. Сзади кто-то просигналил. Обернувшись, увидел в новенькой, сверкающей иномарке бывшую жену.
— Глебов, нехорошо заставлять себя ждать! — упрекнула она, выходя из машины. — Мы договаривались на семь, а сейчас двадцать две минуты восьмого.
— Договор этот был односторонним. Тебе не кажется?
— Все такой же зануда! — усмехнулась она, подходя к Борису. — Давай помогу! — Не дожидаясь согласия, выхватила из руки пакет и уверенно направилась к подъезду.
— Ой, Аллочка, — из лифта вышла соседка по лестничной площадке, — сто лет тебя не видела! Все такая же красавица! — Маленькие глазки с любопытством обшарили стройную фигуру в дорогом брючном костюме. — Насовсем к нам или в гости? А Боря тут…
— Извините, Евдокия Петровна, мы очень спешим! — Борис втолкнул Аллу в лифт и нажал кнопку; двери равнодушно сдвинулись перед носом обалдевшей толстухи.
— Напрасно не дал мне ответить! — с ухмылкой заметила Алла. — Милая Дусенька задолжала в свое время три яйца и пару морковок. Я бы напомнила.
— Думаю, твой домашний бюджет осилит эту недостачу, — буркнул Глебов, открывая дверь ключом.
На порог выскочил Черныш и радостно завилял хвостом.
— Какая прелесть! — ласково потрепала пса Алла.
— Осторожнее, он не любит чужих! — коротко бросил Борис и прошел в кухню.
По лицу гостьи пробежала тень, но у хозяина на затылке глаз не было, и реакция осталась незамеченной.
— Чем обязан? — спросил он, выкладывая продукты.
— Может, разрешишь присесть?
— Присаживайся, но у меня мало времени, Черныша надо выгулять.
— Я могу с ним погулять.
— Алла, — Борис устало опустился на стул, почесывая пса за ухом, — у меня сейчас не самые легкие дни, не создавай мне лишних проблем.
Луч заходящего солнца упал на красивое лицо и безжалостно высветил тщательно припудренные синяки под глазами, морщинки у носа и усталость, диссонирующую с насмешливым, беспечным тоном. На секунду ему стало жаль эту неприкаянную дуреху, играющую железную леди.
— Борь, можно я подожду здесь, пока вы погуляете? — тихий голос чуть дрогнул. — Мне надо с тобой поговорить.
«А мне нет!» — хотел ответить он. Но не сказал ничего, повернулся и вышел с кудрявым другом, не забыв прихватить поводок. Вернувшись через полчаса, увидел на столе аккуратно нарезанные сыр, колбасу, овощи и один столовый прибор. Алла сидела в сторонке и пила чай из любимой своей чашки, выбросить которую так и не дошли руки.
— Прости, немного похозяйничала без разрешения. Но я подумала, что ты после работы и, наверное, голодный, — робко улыбнулась непрошеная хозяйка.
Она не переставала его удивлять, и Борис подумал, что разбирается в женской психологии гораздо хуже, чем в собачьей. После ужина, во время которого гостья независимо покуривала, играя в молчанку, хозяин вымыл посуду, потом устроился напротив и без лишних слов спросил:
— Что все это значит, Алла?
— Что? — переспросила она. — Приход к тебе или моя корявая помощь в деле с Фроловым?
— Гибель Андрея Борисовича — на совести твоего мужа. И обсуждать это я больше не намерен. Могу лишь сказать, что хоть жалеть о прошлом не в моих привычках, но обратился я к тебе тогда напрасно. — Глебов поймал упрямо убегающий взгляд. — Что тебе нужно?
Она медленно закатала рукав шелковой блузки — у локтя и выше чернели синяки.
— Такие же на теле, — равнодушно сообщила. — Особенно в тех местах, которые ты любил целовать. Это — плата за попытку получить ответ на кое-какой вопрос. Оказывается, деловые люди очень не любят, когда им задают вопросы, особенно если спрашивают близкие. Ты не знаешь почему? — И, не дожидаясь ответа, попросила: — Дай, пожалуйста, воды. — Борис открыл холодильник, достал бутылку минеральной, налил полный стакан и сунул в руку, безразлично наблюдая, с какой жадностью пьет незваная гостья. — Можно еще?
Налил еще — не жалко. Жалко время, которое уходит на эту непонятную чертовщину. Что он должен делать? Утешать? Возмущаться? Сочувствовать? Или распахнуть объятия и успокоить в них свою заблудшую отраду? И вдруг она спутала «Боржоми» с его пальцами, припав к ним теплыми губами так же, как до этого припадала к воде.
— Алка, ты что?!
— Боря, прости меня, прости бестолковую! Я люблю тебя, Борька! И всегда любила, — покаянно бормотала она, как в лихорадке, — давай начнем все сначала! Ведь нам было так хорошо вместе! Помнишь?
К сожалению, он помнил все. И их жаркие летние ночи в начале, и холодный осенний вечер в конце. А особенно запомнилось послесловие — тот урок, преподанный в ресторане строгой учительницей наивному школяру.
— Борька, — шептала она, и горячие капли увлажняли ладонь, — между нами тогда ничего не было, зачем ты меня оттолкнул?
— Алла, — Борис присел перед ней на корточки, — пожалуйста, успокойся. Это ты меня прости. Что не смог тебя сделать счастливой. Мы, наверное, по-разному понимаем счастье — вот и все.
— Вот и все?! — Она яростно вытерла слезы, размазав по щекам тушь. — Вечное ожидание, одиночество вдвоем, молодость, которую не вернуть, потерянная любовь, сломанная жизнь — а ты спокойно говоришь «вот и все»?! Только два слова? И ничего больше?
— Алла, — мягко сжал он ее руки, — не в словах дело, пойми. Так распорядилась судьба, не надо в этом никого упрекать.
— Надо, — упрямо возразила она, — и я — виню. Себя — за глупость, беспечность, за эгоизм и легкомыслие. Тебя — тоже. За что — подумай сам. — Отняла руки, всмотрелась в его лицо и тихо добавила: — Я сделала одну ошибку — всего одну. Как можно за единственную глупость казнить человека всей жизнью? Разве это справедливо?
— Мне очень жаль. — Вот и все, что он смог сказать в ответ.
После ее ухода долго ворочался без сна. Ругал свою глупую бескомпромиссность, корил за неумение прощать, винил собственное бессердечие. Но переступить через себя не мог, не мастак он клеить разбитые чашки. Да и Алла пришла слишком поздно, когда возвращаться уже было не к кому. Поняла она это? Наверное. И, быть может, поэтому так провела рукой по его щеке, стоя на пороге перед открытой дверью. Как будто прощалась навек, и расставание это было смиренным и печальным.
