Елена Гайворонская - Давай попробуем вместе

– Конец… Кому? – Он истерично хихикает. Внезапно лицо искажает гримаса ярости. – Кого ты слушаешь, мать твою? Кому ты веришь?! Вот моя дура, – он кивает в сторону женской фигурки, замершей шагах в двадцати от нас, – тоже перед «ящиком» уши развесит: «Ах, президент обещает все закончить к Новому году…» К какому только году, е…? – Он прикрывает глаза. Слова сочатся сквозь закушенные губы. – Нас двадцать пять было. Шли через ущелье. До нас зачищали раза три. Мол, все в порядке. Чуть ли не гулять можно… Дерьмо! – вдруг выкрикивает он, выплевывая сигаретный дым мне в лицо. – В «подкову» нас взяли. Пять минут поливали, всего пять минут! Трое нас уцелело… Трое! – Его губы судорожно затряслись.

– Я знаю.:.

– Что ты знаешь, мать твою? Что все мы вообще знаем…

Он швыряет окурок, яростно вдавливает его в землю, словно этот бычок – виновник наших бед. Сплевывает. Смотрит мне в лицо, словно чего-то ждет. Наши взгляды пересеклись, и в ту секунду я вдруг ощутил себя где-то вне времени и пространства, услыхал холодный хлесткий звук автоматных очередей, пробивающих хрупкие стекла на циферблатах чьих-то жизней.

Женская фигурка медленно приблизилась шагов на десять.

– Подружка моя, – встрепенулся мой случайный знакомый, возвращая меня на пустынную ночную улицу города-спрута, огромного и спокойного, как танк, разноцветными глазами окон мирно и удивленно взирающего на неприкаянных путников, которым отчего-то не сидится в своих теплых жилищах.

– Ждала?

– Ждала. – Он снова вздыхает, но уже иначе, с горьким смешком, затерявшимся в темноте. – Вообще-то она нормальная. Добрая. Просто верит всему, что в газетах пишут да по «ящику» балаболят. Прямо как маленькая. Иной раз как начнет новости какие пересказывать, у меня такое зло! Дал бы в лоб. Я говорю: «Лучше сериалы смотри. А в политику не лезь. Все равно своими бабьими мозгами не смыслишь ни фига…» Она молчит. Раньше бы разбухтелась, мол, сами вы, мужики, оборзели… А щас молчит. И смотрит так… жалостно. Ненавижу этот взгляд. Что я, больной? Калека? Другие вон вообще не вернулись, а я целехонек. Что меня жалеть?

– Жалеет – значит, любит, – произношу до пошлости избитую, но ужасно уместную фразу. – Разве ты ее не будешь жалеть, если, не дай бог, что случится? Даже самое пустячное, вроде аппендицита?

Мой полночный попутчик озадаченно уставился на меня. Ему это, видимо, в голову не приходило. Мне тоже, покуда не повидал множество ужасных, нелепых, бессмысленных смертей не там, а здесь, в самые спокойные, тишайшие, аж до безветрия, дни. Он слегка подается мне навстречу и спрашивает шепотом, будто кто-то может нас подслушать:

– Тебе удалось… забыть? Все, что там было?

– Нет. Но может быть, и не нужно забывать? Один старый мудрый человек сказал мне однажды, что все беды от плохой памяти…

– А он не научил тебя, как жить дальше?

Я молча качаю головой. Мы стоим друг перед другом, словно заговорщики, но смысл нашего заговора уцелеть здесь.

«И вечный бой…»

Он тоже знает об этрм. Я читаю в его глазах. Мы все-таки существуем, поколение «нет». Нас даже прибывает. И если война будет продолжаться, скоро мы заполоним планету…

– Ладно, – говорю, – будь здоров.

– Тебе того же.

Я делаю шаг в сторону и вдруг, поддавшись порыву внезапно захлестнувшего отчаяния, кивая в сторону одинокого женского силуэта, выкрикиваю:

– Держись за нее! Это единственное настоящее, за что нужно держаться! Остальное – дерьмо, слышишь! Дерьмо, – шепчу я под ноги, и мне вторит эхо моих шагов.

Пройдя немного, я все же зачем-то оглядываюсь. Девушка вернулась, взяла своего спутника под руку, и они медленно побрели дальше по пустынной улице меж кряжистых тополей. Что-то капнуло мне на нос. Я раскрыл ладонь навстречу сумрачному небу. Робко начинался первый весенний дождь.

32

Виктор Степаныч и Анатолий встречают меня как генерала, разве «Ура!» не кричат. Приятно, черт возьми. Рассказывают последние сплетни: кто, где, когда и с кем.

– Помнишь девицу, которую «ауди» сбила?

– Ну… – Я ощущаю, как пересохло во рту, и сержусь на себя. Моей вины здесь нет. А майор Кирилл Смирнов сам в состоянии о себе позаботиться.

– Так вот, – перебивая друг друга, огрызаясь и по ходу припоминая детали, продолжают тараторить коллеги. – Девчонка, кстати, хорошая оказалась. Покладистая, невредная. Лежит, глазищами вращает. Спросишь: «Ну, как ты, Ксюша?» Она улыбнется: «Ничаво, Виктор Сте-паныч, спасибо». Другие орут, ноют, стонут, ругаются… Сам знаешь. Но мы ж неграждан России бесплатно не лечим, а, деньжат у нее с гулькин нос оказалось. Главный и стал бухтеть, мол, нечего. Пусть отправляется в Хохляндию. «Как, – говорим, – она ж неходячая». Главный: «Мне до лампочки». Ему как шлея под хвост попадет – сам знаешь. «Отвезем, – говорит, – по месту временной регистрации, пусть ее клиенты с ней возятся». Уже документы к выписке подготовили, карету подали. И вдруг приползает главный и говорит вежливо так: «Все отменить. Девушку в отдельную палату перевести. Лечить как положено, по полной программе». Заплатил за нее кто-то. И немало.

– Товарки по ремеслу?

– В том-то и соль, что нет. Какой-то анонимный благодетель. Она сама в догадках теряется. Решила, что кто-то из клиентов. К нам же раз в неделю батюшка ходит. Так Ксюха теперь всякий раз меценату своему «за здравие» пишет. Мы прикалываемся: «Дойдет без именито?» А она: «Бог не чиновник. Он все видит и слышит. И границ для него не существует. Он мудрый и добрый. А все зло на земле от человеческой глупости и жадности». Во как.

– Дура она. – Я чувствую, как что-то тоскливо сжимается в груди. – Тоже мне – философия обочины. А вдруг это тот, что ее сбил, денег дал?.

– Так его ж и не искали.

– Он сам мог найти.

– Скажешь тоже! – с апломбом возражает Анатолий. – Совесть пробудилась? Да он небось и не заметил, что человека покалечил. Мы же для этих крутых – насекомые. Микробы! Десяток раздавят – и глазом не моргнут.

– Нет, я лично в раскаяние верю, – задумчиво произносит Степаныч. – Сам видел много раз. Но… обычно перед смертью. Атеисты, коммунисты ортодоксальные вдруг креститься начинали, священника требовали… Почему? Кто его знает… Сами когда-нибудь поймем. Но чем позже, тем лучше. – И на круглом румяном лице его вновь появляется обычная, от уха до уха, добродушная, слегка циничная улыбка.

Едем аккурат по центру. Справа маячит до боли знакомый переулок, разрисованная пышной зеленью, кусками пирогов и пластиковыми стаканчиками витрина, освещаемая перегоревшей посередке надписью: «Фантаста…екая пицца».

– Стой! – кричу я и, поймав недовольно-изумленный взгляд Анатолия, поправившись, прошу: – Останови на минутку, пожалуйста.