Авраам Иехошуа - Любовник
– Не надо… не надо… – я совсем запутался, – я просто подумал…
А он не понимал, но Дафи взяла кассу и вытащила из нее двести лир.
– Что это вдруг ссуду? Ты так тяжело работаешь… хочешь еще?
– Нет, вполне достаточно, – прошептал я и взял деньги из ее горячей руки.
И помчался домой с этими двумя сотнями, надеясь, что хватит надолго, но уже через две-три недели снова не осталось у меня ни гроша, и тогда я тихонько попросил у Дафи, она улыбнулась и дала мне еще.
Адам
Каждый вечер я говорил себе: «Хватит, остановись, эти ночные розыски просто дурацкая затея». Однако остановиться я не мог. В полночь звонил телефон, и поток призывов о помощи обрушивался на меня. Я уже не поднимаю трубку, Дафи вскакивает первая и радостно, с каким-то непонятным восторгом, записывает данные. Она уже знает по имени всех дежурных, обменивается с ними шутками. С каждым днем я все больше теряю власть над ней, и Ася тоже махнула рукой. Я сделал ошибку с самого начала, разрешив ей в первую ночь поехать с нами. А теперь уже не могу воспротивиться, она привыкла к нашим общим поездкам, если я не возьму ее, станет, чего доброго, бродить по улицам. А Ася спит, и нет никакой возможности привести ее в чувство. Правда, отвечает мне, когда я бужу ее, говорит что-то, но не встает с кровати, а стоит только отвернуться, снова погружается в сон.
И мы выходим в ночь, заезжаем за Наимом и отправляемся искать израильтян-полуночников, застрявших на дорогах. Работа странная, но очень доходная, тем более что я отсылал их в свой гараж и таким образом приобрел себе много новых клиентов.
Ночи в конце зимы, сочетание жары и дождя, запахи цветения. Весь Израиль в легкой дремоте, словно только что уснул, без снов. Страна кажется вдруг необъятной, кругом огни, маленькие деревни выглядят огромными городами. На дорогах беспрерывное движение, суматоха, армейские колонны, частные машины, грузовики, солдаты-тремписты,[48] внезапно выныривающие из темноты на пустынное шоссе, запыленные или чистые, отутюженные, одни едут домой, другие возвращаются в часть. Любители приключений, добровольцы из других стран, рабочие с территории.[49] Прошло уже четыре месяца после окончания войны, а люди все еще в каком-то беспокойстве, скитаются в поисках чего-то неопределенного, словно должны подвести какие-то итоги.
И я со своим тягачом в самой гуще, а рядом со мной двое детей, весело о чем-то болтают, над моей головой мерцает огонек, ищу маленький голубой «моррис» выпуска сорок седьмого года. Ищу исчезнувшего человека. Абсурд какой-то.
А работа очень тяжелая. Давно не занимался я такой черной работой. Починить поврежденные резиновые трубы, прочистить систему питания, отладить сцепление, оживить сгоревшее динамо. Приходится работать в тяжелых условиях, в темноте, под дождем, при свете фонаря, без подходящих запасных частей, импровизирую на месте, пускаю в ход стальную проволоку, старые винты. Счастье, что со мной Наим, преданный и сообразительный помощник. Он мне нравится все больше. Подает необходимый инструмент, залезает под машину, чтобы прикрепить трос. Некоторые работы он уже может выполнять самостоятельно, и я позволяю ему. Почему бы и нет? Меня все больше охватывает незнакомая раньше усталость, тяжело дышу, отвинчивая ржавые винты. Я уже забыл, как это делается. А израильтяне-полуночники – это особый народ. Тяжеловесные таксисты, мальчишки, застрявшие посреди дороги на отцовской машине, какой-нибудь усталый лектор, возвращающийся после лекции в одном из кибуцев, сердитые партийные деятели и даже женщины, совершенно одни возвращающиеся под утро с какого-нибудь митинга протеста или после ночного приключения. И всегда в машине сидит какой-нибудь подобранный по дороге солдат, дремлет в застрявшей машине с винтовкой, зажатой между коленями.
А вокруг тебя всегда собирается толпа сочувствующих, и все дают советы. Нужно иметь железные нервы, чтобы спокойно работать, не обращая внимания. Все вдруг становятся специалистами. Дафи быстро вступает с ними в беседу. Я уже заметил – эта девчонка за словом в карман не лезет и любит поддеть. Молодые ребята обмениваются с ней шутками, тянутся к ней.
Девушка…
Взрывы ее смеха в ночной тишине…
Под конец, после того как удается завести машину и все смотрят на меня благодарными глазами, я твердо называю цену. Ночные цены особые. Сначала они протестуют: «Почему так много?» Но я отсылаю их к Дафи, на этот случай у нее заготовлен прейскурант, написанный большими буквами, разными цветами. Она освещает его фонарем и, слегка улыбаясь, показывает им, получает деньги, пересчитывает, записывает данные на обороте чеков, спрашивает номер паспорта, и все это делает весело, с каким-то странным удовольствием.
Только вот иногда даже не с кого деньги получать. В прошлую ночь нас позвали к смятой в лепешку машине, мы нашли ее в канаве у автострады, недалеко от Хадеры. Одинокий солдат стоит рядом и ждет нас. Он был свидетелем ужасной аварии – двое родителей с маленьким ребенком. Ребенок погиб, а родителей увезли в больницу. Полиция уже была, все записали, а нам требовалось только забрать машину. Я посветил фонарем, окна разбиты, обивка порвана, свежие следы крови, ботиночек ребенка, маленький носок. Мы с Дафи застыли как парализованные, не можем сдвинуться с места, и только Наим, хотя я и не сказал ему ни слова, начал вытягивать тросы, ползает по земле между разбитыми частями, продевает трос, бежит к подъемным кранам, заводит их, возвращается, чтобы закрепить узлы, снова бежит к кранам и постепенно вытягивает машину из канавы. Я смотрю на него и думаю: «До чего же быстро он научился, просто не верится».
И так, в молчании, едем обратно, разбитая машина подвешена сзади, только одно ее колесо подскакивает на дороге. Едем очень медленно, дорога длинная, солдат дремлет около меня, а на заднем сиденье сидят Дафи и Наим, молчат, следят за буксируемой машиной, на которую падают капли дождя, проникая внутрь через разбитые стекла. Я веду машину устало, не смотрю по сторонам, забыл, что ищу его. Придется отказаться от этой мысли.
Ася
Огромный негр, очень элегантный, в светло-зеленом костюме, в модном галстуке того же цвета, был гидом. Он вел меня по гигантской галерее, залитой светом, крыша ее была сделана из стекла. Вел и рассказывал о картинах, повешенных в нишах на большом расстоянии одна от другой. На картинах был изображен цветущий пейзаж – сады, леса, деревни, европейский такой пейзаж, но под сильным и ярким африканским солнцем. Не он ли рисовал их, интересуюсь я, подняв к нему лицо, уж очень он был высокий. «Нет», – улыбается он уверенной белозубой улыбкой, но это пейзажи его родины, и поэтому он говорит о них с такой любовью. «Как это чудесно, как это прекрасно, посмотрите на новые селения, построенные нами, страна обновляется». Я подхожу поближе и вижу, что это вовсе не картины, а настоящая действительность, картина живая, ясно видно, как люди и маленькие телеги движутся, толстый спокойный крестьянин пашет землю, идет за каким-то криворогим животным. Лось, что ли? Темнокожие люди одеты в старомодные одежды, резвятся дети с колпаками на головах.
