Грешная одержимость - Айви Торн

Карие глаза Сильвии становятся грустными.

— Судя по тому, что я поняла, у Ефрема было тяжелое детство. В юном возрасте ему пришлось противостоять отцу, который приходил домой пьяный и избивал маму Ефрема, и братьев, всех до кого мог добраться.

Я киваю, вспоминая, что Ефрем в какой-то степени упомянул об этом.

— Когда ему было четырнадцать, дела пошли хуже. Насколько я понимаю, избиения его отца становились все более жестокими. По мере того, как Ефрем становился сильнее и имел больше возможностей остановить их, казалось, это только больше злило его отца.

Я все еще напрягаюсь в мышцах, опасаясь того, что сейчас услышу.

— Однажды его отец напал с ножом на мать Ефрема. Ранил ее. Он сделал это, пока Ефрема не было дома, и когда Ефрем пришел домой, его братья кричали, а мать рыдала, пытаясь отбиться от отца. Ефрем, вмешался закрывая ее. Но он не смог закончить бой. Отец его был пьян до безумия и готов был убить Ефрема за то, что тот вмешался, поэтому продолжал нападать на сына.

Тревога растекается по моим венам, и я задерживаю дыхание, желая, чтобы у этой истории был счастливый конец, но не понимаю, как это возможно.

— Ефрем в тот день убил своего отца. Ему удалось вырвать нож из рук отца, и он убил ублюдка прямо на глазах у матери и братьев. Приехала полиция и забрала Ефрема. Его арестовали.

— Но это была самооборона, — возражаю я, хотя знаю, что Сильвия не имеет никакого отношения к тому, что произошло.

Сильвия пожимает плечами, словно говоря, что это не имеет отношения к истории.

— Его поместили в исправительную колонию для несовершеннолетних. И без помощи Ефрема и доходов отца его мать и братья начали голодать. Его мать не смогла найти постоянную работу после того, как отец так жестоко ранил ее. А его братья были слишком молоды, чтобы начать работать. Поэтому его мать отослала их.

— Отослала? — Я почти не дышу, слезы жгут глаза.

— К дальним родственникам. Насколько я понимаю, когда Матрона поехала в Россию, она увидела Ефрема и щедро заплатила колонии для несовершеннолетних за то, чтобы его отпустили под ее опеку с обещанием, что она заберет его из России, чтобы он не стал проблемой. Потом она заплатила его матери еще внушительную сумму, что позволило братьям Ефрема вернуться домой, — мягко говорит Сильвия.

Каким-то образом щедрость женщины, которую все называют Матроной — как будто она какая-то злодейка из книги, вступает в противоречие с резкой и властной матерью Петра, которую я встречала всего несколько раз в жизни.

— Это так… щедро со стороны Матроны, — с благоговением замечаю я.

Сильвия улыбается, из ее уст вырывается тихий смешок.

— Это так, не так ли? Хотя, по моему опыту, даже самые щедрые добрые дела Матроны имеют подспудную мотивацию.

— Что ты имеешь в виду? — Спрашиваю я, хмурясь.

— Ну, она поехала в Россию, чтобы найти кого-нибудь, кто защитит ее сына. Она нашла Ефрема — существо, превосходящее в чьих-либо глазах, когда дело касается грубой силы, размеров и устрашения, но он даже не был совершеннолетним по закону. Она вытащила его из плохой ситуации — это правда, чем заслужила его доверие. Затем она заплатила, чтобы воссоединить его семью, что укрепило его лояльность. Оттуда она предложила ему зарплату, чтобы защищать ее сына, деньги, чтобы обеспечить его едой, кровом и ровно столько, чтобы его семья могла выжить. Возможно, это не черно-белое изображение, но мне кажется, что стратегия Матроны заключалась не в том, чтобы найти взрослого мужчину, полностью способного защитить ее сына. Она нашла шестнадцатилетнего мальчика и использовала его неудачные обстоятельства, чтобы подчинить его своей воле, чтобы ей никогда не приходилось сомневаться в верности или преданности Ефрема ее сыну.

Шокированная, я смотрю на Сильвию. Когда она говорит это так прямо, я понимаю ее точку зрения. Но я уверена, что Ефрем никогда бы так не подумал. Я знаю, как сильно он любит семью Петра. Тем не менее, слушание его истории помогает мне лучше понять, почему он без вопросов делает это. И, по правде говоря, меня не волнует, каковы были мотивы Матроны. Я бесконечно благодарна ей за решение.

Но прежде чем я успела ответить, вмешалась Сильвия.

— Все это говорит о том, что я думаю, что прошлое Ефрема может быть как-то связано с ответственностью, которую он чувствует за разрушение своей семьи. Его действия в прошлом разлучили его семью, даже если, на мой взгляд, убийство его отца было совершенно необходимо и, честно говоря, вполне заслужено.

Мои глаза округляются, когда его история завершает круг, и я вижу причину вины, которую он берет на себя. Он чувствует себя ответственным за защиту Сильвии, как и за свою мать. Так что, если бы ей угрожали в его отсутствие, это, конечно, его обеспокоило бы. А потом узнать, что я порвала связи со своей семьей, чтобы быть с ним, это должно быть такое ощущение, как будто его братьев разлучили с его матерью.

Меня охватывает глубокая печаль, когда я думаю об агонии на его лице. И мне интересно, преодолевал ли он когда-нибудь травму, которую получил в детстве. Убить собственного отца в целях самообороны — уже одно это наделило бы человека бесами.

Я делаю еще глоток вина, и Сильвия добродушно улыбается мне.

— Теперь, когда ты знаешь его историю, я хочу дать тебе небольшой совет. Не то чтобы ты спрашивала мое мнение, но я все равно его тебе выскажу, — заявляет она.

Я смеюсь.

— Собственно, именно поэтому я сюда и приехала, — признаюсь я.

— Ну, тогда вот мои два цента. Возможно, будет сложно завязать отношения с кем-то с таким опытом и работой, как у Петра и Ефрема. Я не буду отрицать, что их мир ужасен. Это опасно и смертельно, и, говоря прямо, не совсем законно.

Сильвия делает паузу, бросая на меня многозначительный взгляд, словно давая этой информации по-настоящему усвоиться. И это так. Сейчас, более чем когда-либо, я осознаю, насколько защищенной я была, насколько наивной. И все же, знание правды не беспокоит меня так сильно, как я думала.

— Но я бы не стала отговаривать тебя быть с Ефремом, Дани, потому что такие люди, как Петр, такие люди, как Ефрем, тоже умеют любить глубже, потому что рискуют. Я вижу это, когда Ефрем смотрит на