Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова
Произнес он это всё таким тоном, словно чуть ли не про подвиг рассказал.
Я молча разделся, прошёл мимо него. Отец сам ко мне позже поднялся. Стукнул для приличия и сразу зашёл. Встал за спиной – я сидел за компьютерным столом, – взялся за спинку кресла.
– Ну, ты как?
Самый идиотский вопрос. Для чего его вообще задают? Что на него можно ответить? Что ощущение, будто меня, как подопытную лягушку, заморозили в азоте? Что я, вроде и жив, но как будто мертв?
Я промолчал. И только теперь заметил, что почти час сижу и бессмысленно пялюсь в темный экран монитора.
– Что, переживаешь? Не переживай раньше времени. – Отец держался за спинку кресла, в котором я сидел, и подергивал её влево-вправо, и это отдавало в спину и раздражало неимоверно.
Я поднялся, встал у окна. И теперь так же бессмысленно и тупо уставился во двор. На ели, чьи ветки, выглядывающие из-под сугробов, казались почти черными, на заметенную снегом дорожку до ворот…
Мне хотелось, чтобы отец ушёл, не стоял над душой, а ещё лучше – чтобы уехал. Но я понимал – надо, чтобы он остался. Мало ли как пойдет с мамой, вдруг что-то понадобится срочно. Возможно, как только её стабилизируют, можно будет и правда перевезти её в лучшую клинику. В таких делах он незаменим, хоть и, по большому счету, ему на неё всё равно и уже давно.
Он ещё повздыхал, покряхтел и наконец оставил меня одного.
Тупое ожидание убивало. Вот только чем заняться – я не знал. Не мог себя заставить даже переодеться. На самом деле я, как мог, цеплялся за это заторможенное состояние, потому что знал – потом будет ломать нещадно.
Надо всё же что-то делать, решил я, хотя бы на автомате, чем-то заполнять пустоту, пока совсем не свихнулся. Поэтому сходил в душ. Потом спустился на кухню выпить кофе, который показался мне до отвращения горьким. Но хоть горячим. Отпил глоток, и пустой желудок обожгло.
Из гостиной донеслось отцовское воркование:
– Ксюшенька, ты уже проснулась? А как там наш богатырь? Спит ещё… Ну, поцелуй его от меня, как проснется. Да, сам поцелую… когда вернусь… Нет, не сегодня… я потому и звоню… пришлось отложить вылет… да, кое-что случилось… тут, в общем, у Светланы инфаркт, она в реанимации… ну, ты же понимаешь, я не могу сейчас оставить Димку одного, он и так переживает… Да почему? Ну нет, ненадолго… Ну, как только ей станет лучше… Ксюшенька, подожди, не заводись… Говорю же, как только станет немного лучше, я сразу же… ну, откуда ж я знаю, когда… Один вернусь, да. Димка тут останется… ну, не хочет. С матерью хочет… Я по тебе, конечно, скучаю, котенок… И люблю… да, больше всех на свете…
Отец вошёл на кухню с таким видом, будто успешно выполнил неимоверно сложную миссию и теперь крайне доволен собой. Распахнул створки холодильника, но его там ничто не заинтересовало.
– Может, закажем что-нибудь из еды? – предложил он.
– Как хочешь, – пожал я плечами. Мне хотя бы кофе удержать в желудке. Мутило от всего.
Позже позвонила Ольга Константиновна. Засыпала вопросами: почему опять не в школе, на следующей неделе заканчивается семестр, а я пропускаю, уже не первый раз, и ее даже вызывал директор поругать… Она говорила и говорила, перескакивала с одного на другое, умудряясь увязать всё вместе: и проблемы со сдачей зачетов (в этой гимназии практиковали систему промежуточных зачетов между четвертями), и какой-то предел допустимых пропусков, и то, что ее накажут из-за меня, и даже подготовку к новогоднему мероприятию и поездку куда-то на каникулах всем классом.
– У моей матери вчера случился инфаркт, она в реанимации, так что извините, конечно, но завтра я снова пропущу, – устав от этого стрекота, перебил её я.
Охнув, она замолчала, потом извинилась, пообещала все уладить с директором и зачетами, пожелала скорейшего выздоровления. А потом на мое вялое «спасибо» вдруг спросила то, что сразу встряхнуло меня так, словно током шибануло.
– А ты не знаешь, а Таня Ларионова почему не ходит? Вы же с ней, ну… – Она замялась. – Просто Александра Михайловна ей тоже звонила после… беседы с Яном Марковичем. У нее недоступно. Она волнуется…
– Таня… – глухо произнес я. – Она плохо себя чувствует… заболела.
Это её «вы же с ней…» полоснуло по сердцу как бритвой. Как бы я ни запрещал себе думать про Таню хотя бы сейчас, пока всё ещё слишком живо и кровоточит, одно лишь упоминание – и меня захлестнуло. Боль полыхнула под ребрами, взмыла волной вверх и встала в горле комом, жгучим и настолько ядовитым, что жить невмоготу.
Из меня будто выдернули все жилы, раскрошили кости, и я, как тряпичная кукла без опоры, опустился прямо на пол. Сел, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лицом.
В таком виде меня и застал отец. Из ресторана доставки привезли его заказ – он звал присоединиться. Не поднимая головы, я буркнул: не хочу.
– Ну чего ты так убиваешься раньше времени? Димка, от того, что ты останешься голодным, мама быстрее не поправится.
Я ничего не ответил, не пошелохнулся. Отец все еще топтался рядом, а затем неожиданно присел рядом на корточки. Потрепал меня по плечу.
– Или ты из-за той девочки? Что у вас?
Я молчал, чувствуя, как в болезненном спазме сжимается горло. Я молчал, потому что, казалось, если хоть слово скажу – меня прорвет. Я молчал, стиснув зубы, но… все равно прорвало.
Наверное, если бы в ту секунду оказался рядом не отец, а кто-то другой, даже неважно кто, я бы выплеснул всё и на него. Иначе, казалось, меня просто разорвет. Я говорил и говорил. То короткими обрывками, то захлебываясь словами. Я обвинял отца, себя, даже мертвого Вадика приплел.
Наверное, это у меня была истерика. Просто отец, наблюдавший не раз мамины припадки с криками, метаниями, крушением всего, что под руку подвернётся, этого не понял. Решил,
