Империя ненависти (ЛП) - Кент Рина

В школе она была чопорной и правильной. Всегда улыбалась, всегда смотрела вниз носом на крестьян, которые осмеливались находиться рядом с ней.

Всегда… далеко.

Но в тот день она была самой собой. Воровкой, проказницей и той, кто любит прятаться.

В тот день я впервые увидел ее.

Странную, откровенную и щедрую, несмотря на свою слабость. Она подарила мне свой драгоценный снежный шар. Я знаю, потому что она иногда брала его с собой в школу и смотрела на него, когда никто не смотрел, будто он был частью ее самой.

Но потом она решила отдать мне эту часть себя.

Она подарила мне снежный шар и девочку, запертую в нем. Когда я смотрю на снежный шар, эта девочка обретает свою форму в моей голове.

Это напоминание о маленькой девочке, которая улыбалась мне с чистым благоговением и обожанием, пока медленно умирала.

Но потом ее манипулятивная сторона все испортила. А может, это была моя хрупкая гордость, которая не могла смириться с мыслью, что ее незаинтересованность ранит меня снова и снова.

Я чувствовал, что мной играют.

Топчут.

И первое, что пришло мне в голову, это отомстить. Я хотел, чтобы она страдала так же, как и я, но у меня не было для этого эффективного метода, кроме как игнорировать ее.

Делая это, я надеялся, что мне удастся забыть ее назойливые глаза, ее непревзойденную красоту и вызывающее привыкание присутствие.

Я ошибался.

Николь девушка, которую я хотел с той же силой, с какой ненавидел ее. И если бы я не обманывал себя, я бы назвал это не просто желанием ее.

Гораздо большим.

Однако она существовала в другом мире, отличном от моего, как королева. Ты можешь смотреть на нее на ее троне, можешь близко подойти, но никогда не сможешь дотронуться.

Она также была сукой, не только для меня, но и для всех. Она носила свой образ злобной девушки как корону и следила, чтобы все видели, как она поправляет ее на светлых локонах.

Никто не имел доступа к Николь, которая таилась внутри, даже ее мать, ее отчим.

Никто.

Однажды я подобрался к ней близко, так близко, что поцеловал ее и высвободил все желание, которое подавлял годами.

Но оно вскоре исчезло. Рассеялось.

Потом я подумал, что она мне изменила. Не обессудьте — мой мозг, ориентированный на член, счел это именно так, поскольку после нее я ни с кем не спал. Я даже пошел на все, заставляя всех, включая Астрид, поверить, что я трахался с кем-то, кроме своей руки, чтобы они не подумали, что я сломался.

Но когда я подумал, что она добровольно переспала с Кристофером, это взбесило меня ещё сильнее, чем когда я впервые увидел, как мой отец трахает женщину, которая не была моей матерью. Хуже, чем мысль о том, что Николь каким-то образом получила удовольствие, чтобы трахнуть другого мужчину.

Это было первое и единственное разбитое сердце в моей жизни, и боль, которую я испытал от этого, до сих пор бьется во мне, как в другом существе.

Поэтому я жил дальше, или делал вид, что жил, целых одиннадцать лет.

Я сделал своей миссией не искать ее, не спрашивать о ней и даже не упоминать ее имя. Всякий раз, когда Астрид мимолетно упоминала о ней, я менял тему быстрее, чем она произносила следующие слова.

И у меня все отлично получалось: я избегал блондинок, как чумы, и заполнял оставленную ею дыру сексом и работой, и делал вид, что живу лучшей жизнью из всех возможных.

Пока она снова не появилась в моей жизни.

Как только я увидел ее, все, все до единого гребаные механизмы преодоления, которые я пробовал на протяжении многих лет, разбились прямо на глазах.

И порочный круг снова запустился.

Я хотел отомстить, причинить ей столько же боли, сколько она причинила мне, но это мне было больно. Это я был один в парке, как одинокий старик, потерявший все и вспоминающий прошлое.

В том самом парке, где я вчера гулял с Николь.

Нет. Я не стану думать о ее смехе или о том, как она покраснела, когда я взял ее за руку.

Я просто не буду.

Прошло ровно тридцать пять минут и двадцать секунд с тех пор, как я сидел здесь и смотрел на шкатулку, которую она выбросила и сказала, что покончила со мной.

Я стоял прямо перед комнатой, когда она плакала, останавливая себя от того, чтобы пойти туда и заключить ее в свои объятия.

Я не мог.

У меня не было на это права.

Не тогда, когда именно я разрушил ее жизнь. Я почти забыл об этом во время блаженства, которое испытывал последние три дня. Почти.

Но ее слова вернули меня в реальность: как сказал этот ублюдок Кристофер, она никогда не простит меня за то, что я толкнул ее в его объятия.

В один прекрасный день она проснется, и ей станет противно со мной.

А я не могу так поступить ни с одним из нас.

Но я все-таки вошёл в комнату, когда ее вопли стихли. Я отнес ее на кровать, мое нутро сжалось от слез на ее лице.

Затем я забрал шкатулку, ключ и ушел. Я должен быть в аэропорту, чтобы вернуться в Нью-Йорк, но я не смогу улететь, не зная, что находится в этой шкатулке.

Медленно, я вставляю ключ от кулона и поворачиваю. Звук замка проникает мне в кожу, а не в уши, как судьбоносное предчувствие. Ощущения усиливаются в десятки раз, когда я нахожу то, что находится внутри шкатулки.

Первое, что я вижу, это фотографии. Ее и мои дни рождения, которые наши матери заставляли нас посещать. С нашего восьмого дня рождения до пятнадцатого — с тех пор они не могли нас ни к чему принудить.

На всех групповых снимках с моих дней рождения она всегда смотрела на меня. На всех восьми фото. На всех групповых фотографиях ее дней рождения я всегда смотрел на кого угодно, только не на нее. На мальчика передо мной. На фотоаппарат. На торт. На подарки. Куда угодно, где ее не было.

Контраст между этими двумя наборами снимков не только очевиден, но и немного печален. По крайней мере, с ее точки зрения.

Потому что она не знает, что я не смотрел на нее только потому, что она меня нервировала, выводила из равновесия. Тот факт, что я избегал ее из всех людей не потому, что я ненавидел ее.

Это потому, что я хотел ее ненавидеть.

И иногда мне казалось, что так и есть, но это никогда не длилось долго.

Я откладываю фотографии в сторону и нахожу одну персиковую косточку. Она выглядит старой, сухой и уродливой. Зачем ей хранить семечко фрукта, который может убить ее…?

Подождите минутку.

Я подношу косточку к солнцу и пристально смотрю на эту простую вещь.

Этого не может быть.

Я четко помню, что врач сказал ей никогда больше не приближаться к персикам, и хотя я видел ее с тарелкой этих фруктов на вечеринке Ронана, она никогда их не ела. Я знаю, потому что я притаился за деревом и проследил, чтобы она вышла из беседки с пустыми руками. Что? Я должен был убедиться, что у нее нет суицидальных наклонностей.

Последний раз она ела персик в тот день, когда у нее произошло сильнейшая аллергическая реакция.

Значит, эта косточка должно быть с тех времен.

Черт. Она хранила ее двадцать один год.

Под ним обертка от леденца. Я помню. Персиковый вкус с фирменным дизайном, который появился более семнадцати лет назад.

Первый леденец, который она оставила в моем рюкзаке.

Потом ручка. Которую она однажды одолжила мне.

Несколько колец, которые я дарил ей на дни рождения, потому что однажды услышал, как она сказала подруге, что любит специальные коллекции.

Так я обнаружил тот скрытый от посторонних глаз винтажный магазинчик, где продавались украшения, сделанные на заказ. Мне нужно было, чтобы она поверила, что они от моей матери, а не от меня, потому что она была чертовски вредной, и мое молодое эго не выдержало бы ее насмешек, если бы ей не понравились подарки.

Потом мой браслет. Тот самый, который я потерял в ту ночь, когда трахнул ее в первый раз. В ту ночь, когда она украла часть меня, которую я никогда не смогу вернуть. В ту ночь, когда я понял, что секс имеет более глубокий смысл, чем просто интрижка, и я могу испытать это только с Николь.