Нелли Осипова - Я тебе верю
– Царский подарок, Аркадий Семенович, спасибо вам огромное! Чем же я заслужил?
– Это вам обоим. Мне кажется, мелодия Рахманинова очень подходит вам, особенно когда ее поет Нежданова. Не знаю, почему, но уверен, что вы единомышленники и прекрасно дополняете друг друга. Я по-хорошему завидую вам и желаю счастья.
На этот раз соседнее кресло долго оставалось свободным.
– Опаздывает Аркадий Семенович, – заметила Антонина.
– Не думаю, это на него не похоже. Скорее всего, он заболел.
Иван оказался прав: кресло до конца концерта никто не занял.
На следующий день Иван позвонил и с огромным сожалением узнал, что Аркадий Семенович скоропостижно скончался две недели назад. У телефона была его жена, которая хорошо знала Ивана.
– Иван Егорович, муж оставил завещание, а для вас небольшое письмо, – сообщила она. – Я прошу вас зайти, когда вам будет удобно.
Он был немало удивлен этим сообщением, потому что их связывали в основном дела, касающиеся коллекционирования, но Пастухов был не единственным коллекционером, с которым покойный имел дело. Почему же письмо оставлено именно ему?
Он приехал в условленное время. Его провели в кабинет покойного врача и вручили письмо. Иван с интересом погрузился в чтение.
Аркадий Семенович писал о своей неизлечимой болезни, о том, что ему осталось совсем немного, поэтому он хочет заранее распорядиться своей коллекцией. Дальше он признавался, что всю жизнь любил одну единственную женщину, свою коллегу-невропатолога Александру Вадимовну Киселеву и потому всю свою коллекцию завещает ей. «Это то немногое, что я могу для нее сделать перед моим уходом. Скорее всего, она станет продавать пластинки, поскольку они ей, по большому счету, не нужны. Однако мне хотелось бы, чтобы коллекция не распылялась, а оказалась в одних руках. Такими руками я вижу ваши золотые руки, спасшие столько жизней, и, надеюсь, они сохранят и плоды моих многолетних исканий, стараний. Простите меня за мой сентиментальный и несколько пошловатый «штиль». Остальное Вам доскажет моя супруга. Искренне преданный Вам Аркадий Семенович». Далее был указан адрес и телефон будущей владелицы коллекции.
Иван Егорович дважды перечитал письмо и, ошеломленный неожиданной новостью, несколько минут просидел в задумчивости, не зная, следует ли ему сообщать вдове о содержании послания. Он медленно сложил листок, вложил его в конверт, покрутил, рассматривая, нет ли там указания на конфиденциальность. Ничего, что указывало бы на это, не обнаружил, вышел из кабинета, прошел в соседнюю комнату, где ждала его вдова доктора. Сказав ей все приличествующие в подобной ситуации слова, он продолжил неуверенно:
– Не знаю, право, как мне быть… должен ли я поделиться с вами информацией…
Она перебила Ивана, не дослушав:
– Вы имеете в виду письмо?
– Да.
– Видите ли, все, что касается Алюси, мне известно, ведь она была ученицей Аркадия.
– Алюся – это кто? – не понял Иван.
– Александра Вадимовна. Мы так ее называли с мужем. Он сразу влюбился в нее и никогда не скрывал этого от меня. Мне было важно, чтобы он не бросил семью, детей, и когда Аркадий пообещал, что останется с нами, я стала смотреть на все сквозь пальцы.
– Простите, ради Бога, простите меня, я не хотел ворошить прошлого, – растерялся Иван.
– Ничего страшного, не бойтесь ранить меня, я давно уже закалила себя. Вот так мы и жили. Чтобы уж совсем не впадать в цинизм, он соблюдал видимость конспирации, а я невольно подыгрывала ему. Когда Аркадий составил завещание, он показал мне его и сказал, что уверен, Алюся не станет забирать всю коллекцию, а оставит положенную мне как жене так называемую супружескую половину. Но продавать пластинки он рекомендовал все вместе, чтобы, во-первых, не нарушать целостности коллекции, а во-вторых, в комплекте она будет стоить дороже. Потом уже можно поделить деньги. – Она замолчала, посмотрев выжидающе на Ивана Егоровича.
– Что ж, я все понял. Спасибо за откровенность. Теперь мне понятна фраза в его письме: «Остальное доскажет моя супруга». Я буду ждать вашего решения.
– Это еще не все, – каким-то обреченным тоном продолжила она. – По закону должно пройти шесть месяцев, и если в течение этого времени не будет других претендентов на наследство, завещание вступит в силу.
– Я думаю, что в любом случае это разумно – должно пройти время, чтобы все успокоились и жизнь вновь вошла в свою колею.
– Все не так просто, Иван Егорович. Дело в том, что я хорошо знаю Алюсю, лучше, чем Аркадий, который по понятным причинам несколько идеализировал ее. Она заберет все.
– Как? Вы же имеете право, она не может… – возмутился Иван.
– Может. В том-то и дело, что может. Но я буду судиться… ради детей. Очень бы не хотелось заниматься сутяжничеством, но у меня нет другого выхода, – заключила она.
– Погодите, ведь еще неизвестно, как эта Александра себя поведет, может, все обойдется миром, – предположил Иван.
– Вашими бы устами, уважаемый Иван Егорович… впрочем, не стоит забегать вперед. Я вам обязательно сообщу, когда придет время.
На том они и простились.
Лариса настолько была погружена в работу над докторской диссертацией, что на какое-то время мысли о замужестве или банальных романах отступили на второй план. С присущим ей упорством, порой граничащим с настырностью, она целеустремленно шла к намеченной цели: занималась в Центральной медицинской библиотеке, в «Ленинке», гребла, как говорил ее шеф, все, что так или иначе могло быть связано с ее диссертационной темой. В результате наступил такой момент, когда она буквально потонула в литературном материале и уже не знала, что можно безболезненно отсечь, что оставить. Понимала, что нужен взгляд со стороны, но не очень хотела признаваться в необходимости помощи. И все-таки пришлось идти к шефу, чтобы посоветоваться, но при этом постараться сохранить самостоятельность и независимость своих суждений.
В конце рабочего дня, переждав и пересидев всех посетителей, даже секретаршу, уже покинувшую клинику, она постучалась в дверь шефа и заглянула к нему. В кабинете сидел, развалясь в кресле, чего никто никогда не позволял себе, заместитель по хозяйственной части всего объединенного Центра клинической медицины, куда входила и кардиологическая клиника, где работала Лариса. Она не была знакома с ним, но знала его в лицо и слышала о нем бесконечное количество сплетен: говорили, что попасть к нему на прием труднее, чем к самому директору центра, что он ногой открывает двери в самые высокие кабинеты и может достать буквально все, от мелочей до дорогостоящего импортного оборудования, и еще что он баснословно богат. Это был крупный мужчина, лет пятидесяти, в безукоризненном костюме, без халата, с живым, острым взглядом пронзительно голубых глаз, которые тут же, как фотовспышкой, зафиксировали появление в дверях Ларисы. Шеф помахал ей рукой, сказав, что скоро освободится, и попросил подождать в приемной.
