(Не)идеальная девочка - Настя Мирная
Да твою же мать! Почему она в каждой моей мысли? В каждом, блядь, закутке сознания?
Ещё глоток. Не отпускает.
Миронова ли?
"Пятого октября я выхожу замуж…"
— Сука! — с некоторых пор это слово чаще всего вылетает из моего рта.
Всё же хватаю мобилу и щурюсь от рези в глазах, когда экран загорается в полной темноте. В доме такой же мрак, как и на душе. Свет я больше не включаю, и все шторы задёрнуты. Но не потому, что от запоя слепит. В темноте её силуэт сложнее разглядеть. Лица не видно. Только на этом и выезжаю.
Всматриваюсь в расплывающиеся цифры.
Двадцать девятое сентября.
Когда я в последний раз её видел?
Первого была вечеринка.
Шестого.
Двадцати три дня без её тепла, глаз, смеха и дыхания. Двадцать три дня я бьюсь в агонии.
И нет, она ещё не замужем. Но скоро будет.
Шесть дней. Блядь! И я позволю?
Пока не знал сегодняшней даты, проще смириться с этим было. А сейчас опять растаскивать начинает.
Пиздец! Да было же это у нас! Даже если стереть все дни до того самого! До последнего поцелуя.
По глазам, сука, видел, что ей тоже больно. И нихуя тут не в плотских желаниях дело. Тогда почему? Почему отпустил? Какого хрена не поехал к её предкам, чтобы из них правду вытрясти, раз из Насти не получилось?
Давлюсь и хриплю. Даже в мыслях это имя не произносил уже двадцать три грёбанных дня. Только местоимение "она". Даже у Тохи спрашивал.
Когда это было в последний раз? Неделю назад? Две? Вчера? Все дни в один слились.
— Её видел? — спрашиваю, опрокидывая в себя очередную стопку.
Антон снова торчит у меня. Суёт мне кусок пиццы, а жрать вообще никак не тянет. Мотаю башкой.
— Жри давай, пока с голоду не подох. — отрезает, опять протягивая хавку.
— Не лезет. — раздвигаю колени и свешиваю с них руки. Опускаю вниз голову и закрываю глаза. — Как она?
— Скажу, если пожрёшь.
Не уверен, что эта информация нужна мне настолько, чтобы что-то, кроме алкашки затолкать в желудок.
Да и сколько можно себя разрывать? Какое мне дело? На учёбу ходит как ни в чём не бывало. Живая. Что мне ещё надо?
Беру пиццу и вгрызаюсь зубами, отрывая смачный кусок. Прожёвываю и понимаю, что реально голодный. Ещё два куска урезаю уже с каким-то мрачным кайфом.
Друг рассказывает что-то там о Заболоцкой. Замечаю, что съехал с темы, но затыкаюсь. Харе уже себя топить.
Но через пару Тохиных явок опять накрывает.
— Как она? — рычу, когда он в очередной раз отмалчивается.
— А как она, Тёмыч? Тебе то нахуя это обвалилось? Она тебя на куски разорвала, а тебе, блядь, знать надо, как она живёт? Забудь её уже!
— Как она?! — завываю, подскакивая ноги.
— Нормально она! Как и всегда. Таскается везде с подружкой. На пары ходит. Ни одного дня не пропустила. Сопли, в отличии от тебя, не распускает.
Не знаю, что я хотел тогда услышать. Что она плачет по углам? Что сама не своя? Что вообще в академии не появляется? Чего я ждал, дебил сука?
Во время короткого протрезвления принял единственно верное решение. Позвонил в деканат и попросил подготовить документы на отчисление. Дольше на учёбу забивать нельзя, а вернуться я не смогу.
Не могу её видеть. И слышать не хочу.
— Блядь, кому я вру?! — ору в темноту.
Я хочу её увидеть. Услышать. Обнять. Простить…
Да я, сука, готов её простить. Не могу без неё.
Вот только она без меня отлично справляется.
И что дальше?
Пора выбираться из запоя. На днях заеду за документами. А потом свалю из города. Хотя бы на время. Если где-то случайно столкнёмся, то я за себя не ручаюсь.
А если она с зализышем будет? С его кольцом на пальце?
Хватаюсь за бутылку и подношу к губам. Но глоток так и не делаю. Иду на кухню и сливаю в раковину. Так же, как и остальные бутылки вискаря и водяры. Врубаю свет и открываю шторы.
Надо жить дальше.
Собираю пустую тару, которая валяется по всей хате, и скидываю в несколько пакетов. Туда же отправляются коробки от пиццы и бургеров. Следом летят окурки из переполненной пепельницы. Распахиваю окна и впервые за двадцать три дня проветриваю квартиру. Открываю почти пустой холодильник.
"— Есть хочешь?
— У тебя же в холодильнике мышь повесилась!
— Сейчас что-нибудь приготовлю.
— Ты умеешь готовить?"
Хлопаю дверцей с такой силой, что агрегат едва не заваливается. Сжимаю зубы. Глотаю холодный влажный воздух с улицы.
Надо жить.
Складываю мусор у двери и иду в душ.
Пора приходить в себя.
Вентиль всё ещё выкручен на холодную.
Блядь, я что, всё это время не мылся?
Копаюсь в затуманенных алкоголем воспоминаниях.
Тоха несколько раз заталкивал и воду врубал, когда я почти в бессознанке был. Ладно, это я переживу.
Включаю горячую и долго стою под струями, чувствуя, как постоянная усталость уходит из напряжённого тела. Вот было бы так же просто "смыть" ЕЁ из своих воспоминаний и сердца. Но эта зараза вцепилась намертво. Она как раковая опухоль. Выросла в сердце, а потом пустила метастазы по всему телу, в каждый орган. Просочилась в вены, заражая кровь. Не оставляя вариантов. Или умереть от болезни. Или от попытки вырезать её из себя.
Выползаю из душевой кабины и обматываю бёдра полотенцем, не вытираясь.
"А ты не пробовал одеваться, Северов, а не в полотенце по квартире расхаживать?!"
Не раскручиваю это воспоминание. Пока бреюсь, игнорирую и все остальные.
Ладно, в душ меня Тоха заталкивал, но вот три недели не бриться… На отражение своё смотреть страшно. Учитываю мою генетику, я похож на недоделанного Деда Мороза. Бракованный, короче. И мотор у меня, видимо, с браком, раз всё ещё стучит.
Выуживаю из шкафа чистую футболку и джинсы.
"— Я отдам тебе все свои футболки, если это заставит тебя улыбаться.
— Все-все?
— Все-все. И штаны тоже."
Разрываю в клочья. Хватит уже гонять их. Она умерла для меня! Сколько можно её воскрешать?
Трясу головой, стараясь вытрясти её оттуда. На какое-то время спасает.
Выглядываю в открытое окно. Льёт как из ведра. И холод собачий.
Натягиваю толстовку и плащёвку с капюшоном. Выхожу на улицу. Курю под подъездом. Под таким ливенякой никотин особо не потаскаешь. Вдыхаю чистый воздух вместе с дымом.
Двадцать три дня я просидел в четырёх стенах, позволяя мыслям
