Ставка слишком высока (СИ) - Алина Хвойная
— Почему ты не помогла, Лисса? — Даня смотрит на меня обреченным взглядом, он не обвиняет, но чувство вины всё равно накрывает меня с головой. Я должна была вызвать скорую, почему же я её не вызвала?
Экран телефона в руке трескается, его осколки больно впиваются мне в руку, и я просыпаюсь.
Часто и тяжело дышу, в ушах шумит, пытаюсь успокоиться. На это уходит какое-то время, и дыхание приходит в норму. Смотрю на часы — три часа ночи. Могу потратить на сон ещё часа три точно, но прекрасно понимаю, что в таком тревожном состоянии уснуть не получится.
Встаю с кровати и решаю отправиться на кухню, чтобы попить воды или молока с медом, а, может, и съесть что-то сладенькое. Тихонько выхожу из комнаты и замираю на месте, слыша рассерженный голос отца. Я никогда не подслушивала разговоры отца, а если и слышала их, то не вслушивалась и не придавала значение, но сейчас вопреки всему именно этим я и решаю заняться.
— Эдик, мы же с тобой договаривались, что по таким вопросам домой ты мне не звонишь!
Дверь в кабинет отца приоткрыта. Полоска света освещает часть коридора, но не попадает на меня.
— Черт, — ругается папа. — Я тебя понял. Но имей в виду, если в следующий раз не пришлешь сообщение, а позвонишь, будешь уволен.
Воцаряется тишина, пока собеседник отвечает ему по ту сторону телефона. Я же чувствую, как моё сердце скачет галопом от волнения с каждой секундой всё быстрее и быстрее.
— Нет, — шипит отец. — Никаких задержек с поставкой «фламинго» быть не должно.
Стоп, что? Что за «фламинго»? Это просто не может быть тот наркотик, о котором говорил Коля. Наверняка, они разговаривают о чем-то другой, что точно также называется. Например, я точно помню, что есть линейка детского питания «Фламинго», наверняка, они обсуждают его поставку.
Только папа никогда не занимался детским питанием.
Значит, они обсуждают поставку какого-то другого «фламинго». Не наркотиков!
— Так, всё, хватит, буду через двадцать минут на месте, жди, — завершает он разговор и встает со своего кресла.
Мне надо срочно отсюда сваливать, чтобы не быть пойманной, а услышанное буду обдумывать потом. Молниеносно возвращаюсь в комнату, а затем и в кровать, укутываясь в одеяло до самого подбородка.
Мгновенье, и моя дверь приоткрывается, я пытаюсь дышать как можно спокойнее, изо всех сил стараясь не выдать себя. Через пару секунд дверь закрывается, и я слышу удаляющиеся шаги отца, но выбраться из-под одеяла позволяю себе только через пятнадцать минут, задаваясь в голове одним и тем же вопросом.
Что, черт возьми, всё это значит?
* * *
На часах девять вечера, а я всё ещё в Мухе, сижу перед белоснежным мольбертом не в силах ничего нарисовать. День прошел мимо меня, я всё прокручиваю в голове случайно услышанные фразы отца и пытаюсь понять, что всё это значит, но пока так ни к чему конкретному не прихожу. Единственное, что я понимаю наверняка — это то, что сегодня я точно ничего не нарисую, можно смело раскладывать все принадлежности по местам и собираться.
— Лисса? — оборачиваюсь — в дверном проёме стоит Даня в уличной куртке и с рюкзаком за плечами. — Что ты тут делаешь так поздно?
— Рисовала, — отзываюсь я. — Точнее пыталась рисовать.
— Успешно? — он подходит ко мне.
— Как видишь, — указываю на свой чистый мольберт, — не очень.
Даня касается моего плеча, вынуждая остановиться и повернуться к нему.
— Ничего, у всех бывают кризисы, — говорит ободряюще и слегка сжимает мою руку.
— Да, конечно, — бесцветно отвечаю я, возвращаясь к сборам, кризис — это сейчас меньшее из моих переживаний.
— Лисса, — обращается Головин ко мне, когда я уже готова покинуть аудиторию. — Я хотел поблагодарить тебя.
— За что? — смотрю на него в недоумении.
— Я смотрел выступление твоего отца, оно уже висит в сети, — поясняет Даня и тепло улыбается мне. — Там и кусочек с тобой показали. Спасибо, что поговорила с отцом.
Мне совсем не хочется слышать слова благодарности от него. Во-первых, благодарить меня совершенно не за что, а, во-вторых, если мой отец все-таки окажется каким-то образом причастен к наркотикам — чего, естественно, просто не может быть, — то нас скорее казнить надо.
Господи! О чем я только думаю? Папа никак не может быть с этим связан. Скорее он, наоборот, пытается вычислить, кто поставляет этот новый наркотик. Это намного больше похоже на правду. Или в его диалоге «фламинго» значит что-то другое.
— Перестань, — отмахиваюсь я и направляюсь на выход из аудитории, вынуждая парня следовать за собой. — В этом нет моей заслуги. Отец и так собирался заняться твоим районом.
Мы молча спускаемся в гардероб, где я беру свою одежду, выходим на улицу и идём на парковку, на которой стоит моя машина.
Я думала, Головин оставит меня ещё внизу, но он продолжает следовать за мной. Закидываю вещи за заднее сидение, а затем поворачиваюсь к нему, чтобы попрощаться.
Я бы могла предложить его подвезти, но, во-первых, меня посещает спонтанное желание съездить в одно место перед тем, как отправиться домой, а, во-вторых, не уверена, что в этот раз Даня примет моё предложение.
— Хей, — говорит он, прежде чем я успеваю открыть рот, заставляя меня поднять на него глаза, — у тебя всё в порядке?
Парень так искренне на меня смотрит. Невольно мне вспоминается его обреченный взгляд из сна, и я понимаю, что не в силах сказать ему, что у меня всё в порядке, что ему не нужно переживать на мой счет, потому что, честно говоря, это неправда.
Я пожимаю плечами.
Кажется, Данила что-то видит во мне и делает для себя какие-то выводы, а затем произносит то, чего я от него совсем не ожидала, особенно учитывая то, что мы познакомились с ним недавно.
— Вчера ты сказала, что я могу прийти к тебе с любой просьбой, — произносит он. — Знай, что и ты тоже можешь ко мне обратиться, если тебе нужна будет помощь. Я, может быть, и из бедной семьи, но это не значит, что мне нечем помочь. В чем-то я могу дать тебе даже больше, чем любые деньги. Договорились?
Ему хватает моего кивка, и Даня отходит от машины, позволяя мне сесть за руль и уехать. Понимаю, что вела себя с ним не очень вежливо и приветливо, но моя голова занята переживаниями, которыми я не готова ни
