Даниэла Стил - Моменты
— Вы удивительный человек, Джим.
— Просто наблюдательный, — он обошел вокруг стола и сел напротив нее. — И вот сейчас мне не нравится, что я наблюдаю. Что случилось, Элизабет, что погнало вас сюда в столь ранний час?
— Так много придется рассказывать… Я просто не знаю, с чего начать.
Джим взял свою кружку и поглубже устроился в кресле.
— Я ненавижу банальности, но нет ничего лучше, чем начать с самого начала.
На первых порах Элизабет запиналась, пересказывая историю своей жизни, стремительно выпаливая подробности, а потом вдруг вспоминала что-то и возвращалась назад. По прошествии некоторого времени ей удалось как бы отдалиться от собственной биографии, казалось, что она говорит о ком-то другом… Вот тогда повествование пошло полегче. Джим, похоже, чувствовал, когда она быстро перескакивала через что-то, о чем не хотела говорить, и в этих случаях останавливал ее наводящими вопросами. Или же, не перебивая, давал ей продолжать, приберегая свои замечания к концу разговора.
К тому времени когда Элизабет добралась до утреннего телефонного звонка Алисы, Джим сидел, откинувшись на спинку своего кресла, плотно прижав ладони друг к другу этаким «домиком» и слегка постукивая указательными пальцами по подбородку, а Элизабет тем временем говорила ему, что сделает все, что только потребуется, чтобы защитить Джорджа Бенсона и свою бабушку, даже если выяснится, что за этим расследованием стоит Фелиция и единственная возможность остановить ее — это продать винный завод.
— Вы полагаете, что именно этого Фелиция и добивается? — спросил Джим.
— Не знаю. Я то и дело замечаю, что если дело касается ее, я просто становлюсь параноиком: ведь, возможно, она здесь даже ни при чем. Но если не она решила сунуть нос в мое прошлое, то кто же тогда? И, что более важно, зачем?
— А что вы думаете о такой возможности: та Элизабет Престон, которую разыскивал детектив, вообще не вы, а просто другая женщина с такими же фамилией и именем?
— Я не верю в совпадения.
— И я тоже, — он продолжительно и раздраженно вздохнул. — Беда с этими тайнами состоит в том, что чем дольше их хранишь тем важнее они становятся. Ваши же тайны такие давние! Давайте-ка на минутку забудем об этой истории с колледжем. Когда погибли ваши родители, вы были маленькой девочкой. Ну какое влияние вы тогда могли иметь на них? А без влияния, без возможности контроля, откуда же тут быть вине?
— Едва ли не все, что я знаю о моих родителях, суде над ними и их попытке к бегству, я прочитала в старых газетах и журналах в библиотеке при колледже. А в то время, когда все это происходило, моя бабушка не позволяла мне смотреть телевизор и читать то, что об этом писали.
— Как я припоминаю, у них вообще-то не было ни малейшего шанса. Этот план бегства был сплошной авантюрой, и при первом же признаке беды «приятели» бросили их.
— Алиса пыталась защитить меня от репортеров, но они же понимали, что она не сможет быть при мне все время. Они ловили момент, когда я оставалась одна. — Элизабет испытывала потребность объяснить, чем это все было для нее тогда. — Помню одну женщину, которая спросила меня, что я, мол, чувствовала, когда узнала, что моей матери столько раз прострелили голову. Ведь для опознания трупа пришлось довольствоваться отпечатками пальцев.
Элизабет изо всех сил пыталась отогнать страшную картину — окровавленный труп своей матери. Но это видение долгие годы преследовало ее. А потом, когда она уже была в колледже, в одном из старых журналов она наткнулась на фотографию и поняла, что воображаемая картина существовала в реальности.
— Когда наш с Мэнди первый ребенок погиб, переходя улицу прямо перед нашим домом в Сан-Франциско, — медленно начал Джим, — я научился не спрашивать, почему и чего ради происходят утраты. В конце концов я даже обнаружил, что и самые ужасные трагедии могут оборачиваться благом. Без этого удара, заставившего меня заново оценить свою жизнь, я, несомненно, до сих пор бы торчал в той примитивной юридической конторке, в которой работал в то время. И Мэнди считает, что при том, каким я был тогда, нашему браку не сохраниться бы. А если она права, то, выходит, двое наших младших мальчишек так бы никогда и не родились. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Вы говорите, что, по-вашему, я должна отрешиться от своего прошлого.
— Если только в нем не было чего-нибудь хорошего, о котором вы мне не рассказали. Может быть, поэтому вы и цепляетесь за свое прошлое?
— Джим, ни за что я не цепляюсь. Прошлое преследует меня, где бы я ни находилась.
— А вы когда-нибудь рассказывали Амадо о своих родителях?
— Нет.
«Только Майклу», — мысленно добавила она.
— А насчет той стипендии?
Она покачала головой.
— А вы вообще когда-нибудь кому-то рассказывали?
— Только вам.
— Но почему же только мне?
Этот вопрос был настолько существенным, а ответ — таким очевидным, что она на какой-то момент растерялась, не зная, что и сказать. В конце концов она ответила:
— Именно молчание и принесло мне освобождение от прошлого.
— Вы ошибаетесь, Элизабет. Ваше молчание стало для вас тюрьмой.
Ну как же ей заставить его понять?
— Видите ли, Джим, один из основных принципов рекламного дела состоит в том, что образ вытесняет суть, занимает ее место, И это не предположение, Джим, это факт. Вот почему люди воспринимают то, что имеет для них значение, а не биографию человека. Просто так уж случилось, что мой нынешний образ соответствует личности, каковой я в действительности являюсь. Но все это не будет иметь никакого значения, если я расскажу правду о своем прошлом. Я, как личность, пропаду в новом восприятии меня людьми. Я превращусь в дочку убийц, которая, мол, выросла и сама стала воровкой и лгуньей.
— Неужели вы действительно считаете, что кого-то в этой долине волнует, кем были ваши родители? Элизабет, ведь прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как вы покинули Фармингэм. Эти любопытные взгляды, сплетни на неделю.
— Может быть, если бы родителями все и ограничивалось. Только я не думаю, что местная публика так же поспешит простить мне то, что я сделала уже сама.
Джим свел брови и озадаченно нахмурился.
— О чем вы говорите?
— Почему бы не назвать вещи своими именами? Я украла стипендию, предназначенную для Элизабет Престон. И нет никакой возможности придать этому более пристойный вид. А самое печальное — если я не найду никакой возможности остановить человека, наводящего справки обо мне, кем бы он там ни был, то жизни двух невинных людей окажутся так же перепачканы, как в ближайшее время и моя.
