Опасный выбор - Саша Таран
Пустой подъезд проводил меня наружу удивлённым писком и лёгкие наполнил месяц Март.
Я дышала им и улыбалась.
Оказывается, всё это время, была весна! А я не видела. Не замечала ничего кругом. А мир изменился! И солнце вовсю грело первые почки, и вылезли первые зелёные листики вербы и нежные пучки подснежников под стенами домов, и фиолетовые крокусы пестрели, тут же, на клумбах.
И я спускалась по ступенькам в эту весну, в красоту, к нему! К моему Матвею.
Если ЭТО дно, мам, — волновалась я, подбегая к эмке, — то я осминог. Я вцеплюсь в него всеми конечностями и ни за что больше не отпущу!
Мы смотрели квартиры и абсолютно в каждой я хотела остаться с ним навсегда. Матвей, кажется, был того же мнения. Мы переглядывались, как заговорщики, шутили на своём языке, а хозяева и риэлторы растерянно поддакивали.
— Столешка каменная? — Хлопал по акрилу Матвей. — Это хорошо, — поглядывал на меня бесстыже, — крепкая. Хотя холодновато… Даш, иди-ка сюда, попробуй… не стесняйся… тебе же тут… хозяйничать…
И я краснела, сдерживая смех. А риэлтор пускался в долгие объяснения по поводу практичности, и просил не резать прямо на ней. «Резать не будем» — обещал Матвей и шёл в спальню, отмачивать комментарии по поводу скрипучего дивана и тонких стен: «нормально, говорите? Угу, у соседей спросим…»
А я любовалась на него.
На то, с каким достоинством он держался, и как на него смотрели люди, как на их лицах боролись любопытство и опаска. Он с первых слов умело ставил себя «на уровень», но не хамил, общался просто, но не давал обращаться с собой, как с пацаном. Держал дистанцию. Вежливо помалкивал и с лёгкостью отказывал, и говорил в лоб, если ему что-то не нравилось.
— … а инструменты есть? — стрелял глазами азартно, и я выбегала из комнаты, предчувствуя его «нетонкие» намёки в мой адрес. А Матвей продолжал погромче:
— … вдруг что-то починить нужно будет. Жена любит, когда я сам. Да, не переживайте, хуже не сделаю, так-то я по профессии слесарь… — доносилось из-за угла деловито, — зачем вам лишние траты… целый ящик? Угу. Небольшой, вижу… но пойдёт.
А я стояла, оглушённая его «женой» и прятала застенчивую улыбку в окно. Туда, где оранжевый солнечный диск закатывался в зеленеющие ветки, где дети спешили наиграться до темноты, где машины суетились по лужам, и тревожили колёсами небо с облаками.
Оставалась только одна ночь без Матвея и одно прощание.
— Похищу тебя в шесть, — предупредил он на следующий день, подвозя меня к подъезду, после пар. — Успеешь собраться?
— Успею, — подписалась я поцелуем.
Вещей было не много. Взяла самое необходимое: сумку набила «учёбой», а рюкзак — одеждой. Матвей сказал взять только самое любимое — остальное, мол, «докупим». И я брала. Постояла у книжного шкафа, почитала корешки, зависла над ватманами с рисунками, над старыми холстами на подрамниках, и решила, что не потащу. Новое нарисую.
Лизка вот-вот вернётся от репетитора и Матвей подъедет — дольше тянуть с прощальной запиской нельзя. Я прошлась по пустым комнатам, впитывая свои детские воспоминания, запоминая детали, которые ускользали от меня раньше, и вернулась к письменному столу. Закрыла широкий ящик с мелочами и ненужным хламом. Задумчиво склонилась над белым листом:
Привет, мам.
Прости, что не навещала, что не могу поговорить с тобой, что пишу тебе эту записку. Боюсь, я не сумею вслух.
Разревусь или наговорю глупостей. И мы с тобой снова поссоримся. Лучше так. Так спокойней.
Мам, я попробовала без Матвея, и поняла, что не смогу. Можешь не верить, но с ним я чувствую себя в полной безопасности, как за каменной стеной. С ним я действительно счастлива. Я бы очень хотела, чтобы ты поверила мне на слово, но понимаю, что слишком многого прошу. Здесь, наши с тобой взгляды расходятся. Ты видишь серьги и татушки, а я вижу сильную волю и любящее сердце, которое привыкло защищаться и с раннего детства умело постоять за себя.
Мне нужно многому у него поучиться, мам. И прежде всего — отстаивать свою жизнь. Я бы очень хотела сохранить с тобой и папой хорошие отношения, поэтому должна оставить вас и пойти своей дорогой. Если останусь дома и откажусь от моей любви, я стану ненавидеть тебя за то, что ты запретила, и презирать себя, что послушалась, как овца. Я не хочу так. Это разрушит наши отношения. А я очень сильно люблю тебя и папу! Очень не хочу вас разочаровывать! Но приходится.
Этот выбор даётся мне нелегко, поверь. Но теперь я знаю, что всем не угодишь. Кто-то обязательно будет недоволен. Поэтому нет смысла отказываться от своего шанса или от своих ошибок. Это дело каждого. И твоё дело — принять мой выбор или не принимать. Поверить мне или нет. Я не могу повлиять не это. Но я хотя бы попыталась.
Спасибо тебе, что любишь балбеску.
Я знаю, что любишь.
И прости.
Даша.
Я отложила ручку и наскоро перечитала. Осталась недовольна. Но как можно остаться довольной прощальной запиской?! На то она и прощальная, чтобы вызывать тоску. Сложила.
Сунула в конверт вместе с выдранными листиками из дневника. Теми, что я накатала, пока умирала без Матвея. Если и это не убедит маму в моей искренности, то я уже не знаю…
«Прыгай. Я тут.» — отписался мой похититель, пока я запечатывала клей.
Я подписала конверт «маме» и положила на родительский диван, подальше от Лизкиного любопытного носа. А саму Лизку встретила внизу у подъезда.
— Пока, Лиз, — улыбнулась я ей, подавая Матвею сумки. Он хлопнул багажником и деликатно уселся обратно за руль, чтобы не мешать нам и не пугать сестру. Она что-то поняла. Стояла и хлопала глазками, переводя взгляд с машины на меня.
— Я оставила тебе то платье, — продолжила я напутствовать. — Носи, если нравится. Ужин в холодильнике. Завтра тебе придётся что-нибудь самой придумать. И послезавтра. Позаботься о родителях, ладно? Не сиди у них на шее, они устают. Маму не пугай побегами, ей достаточно будет моего. И старайся рассказывать ей всё, что чувствуешь, прямо, ладно? И мне звони, если захочется поговорить…
Лизка стояла притихшая, не перебивала, слушала и не могла поверить в происходящее:
— Ты уезжаешь? — переспросила она, когда я закончила.
— Да.
— Куда?
— Переезжаю.
— Куда?
— В другую квартиру.
— В его?
— Нет, не в ту, в другую, Лиз. Я не улетаю
