Мой личный доктор - Надежда Мельникова
Что я могу записать, когда я буквы не помню?
— Актуальные проблемы…
Интересно, буква «А» пишется с чёрточкой посередине или без? Не помню, хоть убейте. Потому что самое сложное в любовном балете — поймать баланс между работой и творчеством. Ничего не могу записать. Я влюбленный гиппопотам в пачке.
В сумочке на коленях вибрирует телефон, тихонечко раскрываю молнию, сердце чует — это Ткаченко.
Так и есть, в один из мессенджеров приходит сообщение:
«Он сидит рядом или через стул?»
Не могу… С силой сжимаю губы, потому что, когда рассказывают о том, что личности сейчас успешные совершенно не формируются и всё это из-за нас, нерадивых и крайне безответственных педагогов, нельзя широко улыбаться и цвести, аки майская роза.
Медленно, одним пальчиком внутри сумки набираю следующее:
«Какая разница?»
«Разница есть, Ульяна Сергеевна! Если вы на соседних стульях, то он может тебя потрогать. А лапать тебя могу только я!»
Аж дыхание замирает. Если Султанов это прочтёт, то точно велит гнать меня в шею. Аккуратно кошусь на директора. Он сосредоточенно слушает вышестоящее начальство. На меня внимания не обращает. Хорошо, что телефон на беззвучном и почти не вибрирует. Такое важное совещание, тут если попадешься, то даже в сельскую школу учительницей младших классов не возьмут, не то что завучем. Но у меня внутри такой любовный водоворот, что я не могу себя контролировать. Я словно бабочка или мотылек. Я в восторге от него, от нас, от любви.
«Доктор Ткаченко, вы хлороформа перенюхали?»
«Если бы я его перенюхал, то не писал бы тебе, солнце. Хотя… Хлороформу требуется до получаса, чтобы усыпить такого здорового мужика, как я, причём спать я буду, лишь пока тряпка с ним будет лежать на моём лице.»
Внутри аж щекочет от восторга. Он у меня такой умный и интересный. Обожаю его медицинские штучки. Он совсем не переживает за свою должность, интересно почему? Меня переполняют страсти. Я хочу взобраться к нему на колени, и пусть бы рассказывал о медицине, а я бы так просидела целую вечность. Прижалась бы и слушала.
Это ж надо было так втюриться на старости лет.
«Пересядь!»
«Ты на приёме?»
«Конечно. Сейчас планирую накладывать гипс бабушке, которая поскользнулась в погребе.»
«С кем?»
«С Илоной!»
Теперь уже я ощущаю укол ревности. Такой медсестры я не знаю. Или не слышала о ней. Я должна посмотреть, что там за Илона.
«А она красивая?»
«Безумно!» — отвечает доктор и присылает ржущий смайлик.
Закатываю глаза и быстренько заканчиваю разговор:
«Смотри не перепутай ногу с рукой, когда будешь накладывать гипс!»
И прячу телефон. Но всё равно чуточку улыбаюсь. Потому что, хоть и ревную, отчего-то уверена, что Ткаченко мой. И не нужна ему никакая Илона. Как и мне не нужен Султанов.
Кстати, о моём директоре. Он отодвигает стул, и я понимаю, что собрание закончено. Начинаю собираться. Спешу за ним. Веду себя как порядочная и даже не отстаю ни на шаг. Мы возвращаемся в школу, и Султанов сам созывает собрание педагогов, о котором я так громко заявила, спасая свою пятую точку.
Немного нервничаю, но после встречи с доктором мне уже всё равно, что они говорят. Пусть болтают, что им вздумается. Главное, что у меня есть он, а я у него.
Учительская постепенно наполняется знакомыми лицами. Директор устраивается в кресло в углу, я стою во главе стола. Практически все в сборе, не вижу только Майи. Шурик сидит в самом конце, на последнем стуле, опустив голову. Все это очень волнующе. И их насмешки в глазах мне не нравятся, но я должна бороться. Мне плевать.
— Добрый день, уважаемые коллеги. Я долгое время была на больничном и, вернувшись, хотела бы вам напомнить, что я, как настоящий завуч, привыкла вдохновлять не только учителей, но и детей. Я постоянно думала и думаю о том, как улучшить процесс обучения. На пути к этой должности я брала на себя самую разную работу в школе: составляла отчеты, организовывала внеклассные мероприятия, генерировала новые идеи, улучшала работу нашего общего дома. И никогда не подводила вас. — В этот момент ко мне поворачивается Шурик. И, хоть сидит он у чёрта на куличках, я всё равно вижу алеющий фингал у него под глазом.
Замешкавшись, теряю суть выступления. В голове тут же рождается миллион вопросов: как он пойдет к ученикам? почему не отпросился домой? почему не взял у подруги тональник? и где она сама?
— Хороший завуч, — кашляю, прочищая горло, — умеет делать всё то, что предлагает подчиненным, вполне способен разделить с ними обязанности и никогда не забывает о том, что он ещё и учитель. И сегодня я хочу вас научить поддерживать друг друга. Что такое школа? Это храм науки. И каждый из нас — это служитель храма.
Встречаюсь глазами с Виолеттой Валерьевной, нашим заслуженным хоровиком, она довольно улыбается и подмигивает мне, зачем-то поворачиваюсь к директору… И застываю. Султанову плевать на моё выступление. Он сидит в кресле нога на ногу и в упор смотрит на Травкину. Причём исподлобья, будто она у него последний кусок мяса утянула. Поёжившись, продолжаю:
— Неудачи и провалы случаются со всеми из нас. Но они, как это ни странно, — единственное, что заставляет нас расти. Так уж бывает, что одна неудача повергает человека в длительную апатию, другая — заставляет добиться успеха. И нам всем очень важно
