Только не|мы (СИ) - Игорь Толич
В иные дни я не могла встать с кровати, лежала, тупо глядя в белый потолок, и мечтала, что вскоре он обрушится на меня и размажет вместе со всеми страхами, горечью, нищетой, в которые обратилась моя жизнь.
Лишь изредка мне удавалось подняться и дойти до машины, чтобы поехать в Юрмалу. Там, у моря я часами сидела под дождём или под палящим солнцем, не ощущая никакой разницы в изменениях погоды. Всё равно погода внутри меня оставалась всегда одинаковой — несчастливой, безжизненной, понурой.
И когда после одной из таких поездок я простыла и заболела, то восприняла свою болезнь с фанатичным христианским благоговением, потому что верила — я скоро умру, и все мои мучения закончатся.
Я запретила маме Софии навещать меня, запретила Александру и Роберту хлопотать о лекарствах и других необходимых мне вещах. Они звонили все попеременно, а я не брала телефон. Александр как-то заявился без приглашения и трезвонил в дверь, но я сделала вид, что меня нет дома, хотя я находилась там почти всегда и почти всегда хотела находиться где угодно, но только не здесь и не сейчас. Даже своей маме я запретила рыдать в трубку, чёрство и эгоистично решив, что так будет лучше для всех. Пожалуй, я бы немного обрадовалась Габи, но я не могла рассказать ей о том, что у меня произошло, потому что Габи со дня на день должна была родить.
А когда она родила в середине сентября, то мне и вовсе перехотелось говорить ей что-то, кроме поздравлений, которые, хоть и звучали формально, были искренними.
Габи родила девочку: три килограмма четыреста восемьдесят пять грамм — темноволосое, как её отец, и голубоглазое, как её мать, курносое чудо по имени Маргарита. Совершенно здоровый, подвижный ребёнок, который уже с первых минут громко заявил о себе, и отныне жизнь Вовы и Габриели вертелась только вокруг этого славного, крошечного существа.
А я тем временем догорала на последнем температурном рубеже, уже плохо совместимом с жизнью, и видела перед собой лица — одно за другим:
Валдис, Андрис, Тони…
Валдис, Андрис, Тони. Валдис, Андрис, Тони…
Я не могла вернуть Андриса. Я не могла вернуть Тони.
Я не могла вернуться к Валдису, несмотря на то, что мне всё-таки выдали разрешение на опеку, где в графе «опекуны» стояло два имени, но одно из них уже растворилось в вечности. Но именно этого имени мне не хватало, чтобы исполнить свой долг до конца.
Оттого я радовалась болезни вдвойне: и потому что умирала, и потому что болезнь стала уважительной причиной неявки в приют. То, о чём думал и что чувствовал Валдис в моё отсутствие, я даже не хотела представлять. За время, проведённое вместе, я поняла, что его внешние проявления сильно разнятся с внутренними ощущениями. Какие-то вещи Валдис попросту не умел делать видимыми, но это не значило, что он их полностью лишён.
Елена писала мне, что Валдис не ест и не спит, не трогает шахматы, не рисует в альбоме, не читает книг. Сердце моё обливалось кровью, но я упорно верила, что, когда оно, в конце концов, не выдержит и остановится, наступит мир и покой для всех.
Так я считала до тех пор, пока находилась в горячке и сходила с ума от приходящих и растворяющихся в воздухе образов.
А потом они исчезли.
Сначала образы. Затем и температура.
Я вытащила градусник и поняла, что дальше не имею никакого права симулировать беспомощность.
Встав после двух недель беспробудного бреда с кровати, я вымыла тело, выпила, скорее просто для очистки совести, целую горсть антидепрессантов, оставшихся ещё с весны, и побрела к машине.
Первая встреча с Валдисом после месячной разлуки далась и ему, и мне непросто. Он был обижен. Как я поняла это? Никак. Я просто почувствовала.
По обыкновению своему, он не глядел на меня, молчал, уставившись в одну точку.
Я сказала:
— Валдис, прости, что так долго не могла приехать. У меня были важные дела. Но теперь всё в порядке. Теперь мы больше никогда не расстанемся. Я обещаю.
Протянув к нему руку, я ждала хоть какой-нибудь ответной реакции. И ждала долго. Валдис неторопливо встал из-за своего стола, прошёл мимо меня и отправился на выход из приюта.
Елена принесла его вещи. Мы загрузили их в машину. Я села за руль.
В последний раз я оглядывалась на стены детского дома и мечтала больше никогда их не увидеть. Того же я желала Валдису. Он сидел позади меня — в осенней чёрной куртке, в вязаной шапке, в перчатках — и делал то, чем всегда занимал себя в наших коротких автомобильных путешествиях — изучал внутреннюю клетчатую обивку Golf’а, которая, кажется, приводила его в восторг, если такое определение вообще уместно в отношении Валдиса.
Мы зашли в квартиру. В пустую, лишённую смысла квартиру, которая уже никогда не могла стать полной, сколько людей здесь не собери. Я весь месяц физически ощущала отсутствие Андриса. Отсутствие выросло для меня в совершенно осязаемое, неживое, но полностью автономное существо. А с появлением тут Валдиса существо это зашевелилось. Чавкая и стеная, оно каталось по полу, из одной комнаты в другую, глухо ударялось о стены и катилось дальше беспрерывно.
Я глянула на Валдиса. Воспитатели не говорили ему, что Андриса больше нет. Ему должна была сказать я.
И я сказала:
— Андрис сюда больше не придёт.
Валдис едва заметно кивнул, а может, мне только хотелось верить, что он кивает, давая понять, что слышит меня, понимает меня.
— Валдис, — я присела на корточки, — хочешь, мы немного прогуляемся? Погода хорошая.
Постояв неподвижно несколько минут, Валдис пошёл обратно к двери.
Погода в этот день действительно баловала. Дождь прекратился, небо очистилось. В лесу звенело птичье многоголосье, будто на дворе весна, а не квёлая ранняя осень. Пахло прелой сырой сосной и расхлябанной после затяжных осадков почвой.
Валдис шёл впереди. Он удалялся всё дальше и дальше по тропе, ведущей напрямик от нашего жилого квартала к затерянному посёлку таун-хаусов. Я не останавливала его и следовала по пятам. Я не знала, сможет ли Валдис преодолеть весь немаленький маршрут до посёлка и обратно, не устанет ли в
